Приближался час послеобеденного обхода. Военный врач
Грюнштейн ходил от койки к койке, а за ним — фельдшер с книгой.
— Мацуна!
— Здесь.
— Клистир и аспирин.
— Покорный!
— Здесь.
— Промывание желудка и хинин.
— Коваржик!
— Здесь.
— Клистир и аспирин.
— Котятко!
— Здесь.
— Промывание желудка и хинин.
И так всех подряд — механически, грубо и безжалостно.
— Швейк! — Здесь.
Доктор Грюнштейн взглянул на вновь прибывшего.
— Чем больны?
— Осмелюсь доложить, у меня ревматизм.
Доктор Грюнштейн за время своей практики усвоил привычку
разговаривать с больными с тонкой иронией. Это действовало гораздо сильнее
крика.
— Ах вот что, ревматизм… — сказал он Швейку. —
Это действительно тяжёлая болезнь. Ведь и приключится этакая штука — заболеть
ревматизмом как раз во время мировой войны, как раз когда человек должен идти
на фронт! Я полагаю, это вас страшно огорчает?
— Осмелюсь доложить, господин старший врач, страшно
огорчает.
— А-а, вот как, его это огорчает? Очень мило с вашей
стороны, что вам пришло в голову обратиться к нам с этим ревматизмом именно
теперь. В мирное время прыгает, бедняга, как козлёнок, а разразится война,
сразу у него появляется ревматизм и колени отказываются служить. Не болят ли у
вас колени?
— Осмелюсь доложить, болят.
— И всю ночь напролёт не можете заснуть? Не правда ли?
Ревматизм очень опасная, мучительная и тяжёлая болезнь. У нас в этом отношении
большой опыт: строгая диета и другие наши способы лечения дают очень хорошие
результаты. Выздоровеете у нас скорее, чем в Пештянах, и так замаршируете на
фронт, что только пыль столбом поднимется. — И, обращаясь к фельдшеру,
старший врач сказал: — Пишите: «Швейк, строгая диета, два раза в день
промывание желудка и раз в день клистир». А там — увидим. Пока что отведите его
в амбулаторию, промойте желудок и поставьте, когда очухается, клистир, но,
знаете, настоящий клистир, чтобы всех святых вспомнил и чтобы его ревматизм
сразу испугался и улетучился.
Потом, повернувшись к больным, доктор Грюнштейн произнёс
речь, полную прекрасных и мудрых сентенций.
— Не думайте, что перед вами осёл, которого можно
провести за нос. Меня вы своими штучками не тронете. Я-то прекрасно знаю, что
все вы симулянты и хотите дезертировать с военной службы, поэтому я и обращаюсь
с вами, как вы того заслуживаете. Я в своей жизни видел сотни таких вояк, как
вы. На этих койках валялась уйма таких, которые ничем другим не страдали, только
отсутствием боевого духа. В то время как их товарищи сражались на фронте, они
воображали, что будут валяться в постели, получать больничное питание и ждать,
пока кончится война. Но они ошиблись, прохвосты! И вы ошибётесь, сукины дети!
Через двадцать лет будете криком кричать, когда вам приснится, как вы у меня
тут симулировали.
— Осмелюсь доложить, господин старший врач, —
послышался тихий голос с койки у окна, — я уже выздоровел. Я уже ночью
заметил, что у меня прошла одышка.
— Ваша фамилия?
— Коваржик. Осмелюсь доложить, мне был прописан
клистир.
— Хорошо, клистир вам ещё поставят на дорогу, —
распорядился доктор Грюнштейн, — чтобы вы потом не жаловались, будто мы
вас здесь не лечили. Ну-с, а теперь больные, которых я перечислил,
отправляйтесь за фельдшером и получите кому что полагается.
Каждый получил предписанную ему солидную порцию. Некоторые
пытались воздействовать на исполнителя докторского приказания просьбами или
угрозами: дескать, они сами запишутся в санитары, и, может, когда-нибудь
нынешние санитары попадут к ним в руки. Что касается Швейка, то он держался
геройски.
— Не щади меня, — подбадривал он палача,
ставившего ему клистир. — Помни о присяге. Даже если бы здесь лежал твой
отец или родной брат, поставь ему клистир — и никаких. Помни, на этих клистирах
держится Австрия. Мы победим!
На другой день во время обхода доктор Грюнштейн осведомился
у Швейка, как ему нравится в госпитале. Швейк ответил, что это учреждение
благоустроенное и весьма почтенное. В награду он получил то же, что и вчера, и
в придачу ещё аспирин и три порошка хинина, всё это ему всыпали в воду, а потом
приказали немедленно выпить.
Сам Сократ не пил свою чашу с ядом так спокойно, как Швейк
пил хинин, на котором доктор Грюнштейн испробовал все виды пыток.
Когда Швейка в присутствии врача завёртывали в холодную
мокрую простыню, он на вопрос доктора Грюнштейна, как ему это нравится,
отвечал:
— Осмелюсь доложить, господин старший врач, чувствую
себя словно в купальне на морском курорте.
— Ревматизм ещё не прошёл?
— Осмелюсь доложить, господин старший врач, никак не
проходит.
Швейк был подвергнут новым пыткам.
В это время вдова генерала-от-инфантерии, баронесса фон
Боценгейм, прилагала неимоверные усилия для того, чтобы разыскать того солдата,
о котором недавно газета «Богемия» писала, что он, калека, велел себя везти в
военную комиссию в коляске для больных и кричал: «На Белград!» Это проявление
патриотизма дало повод редакции «Богемии» призвать своих читателей организовать
сбор в пользу больного героя-калеки.
Наконец, после справок, наведённых баронессой в полицейском
управлении, было выяснено, что фамилия этого солдата Швейк. Дальше разыскивать
было уже легко. Баронесса фон Боценгейм взяла с собою свою компаньонку и
камердинера с корзиной и отправилась в госпиталь на Градчаны.
Бедняжка баронесса и не представляла себе, что значит лежать
в госпитале при гарнизонной тюрьме. Её визитная карточка открыла ей двери
тюрьмы. В канцелярии все держались с нею исключительно любезно. Через пять
минут она уже знала, что «der brave Soldat»
[14]
Швейк, о
котором она справлялась, лежит в третьем бараке, койка номер семнадцать.
Сопровождать её вызвался сам доктор Грюнштейн, совсем обалдевший от внезапного
визита.
Швейк только что вернулся после обычного, ежедневного тура,
предписанного доктором Грюнштейном, и сидел на койке, окружённый толпой
исхудавших и изголодавшихся симулянтов, которые до сих пор не сдавались и
упорно продолжали состязаться со строгой диетой доктора Грюнштейна.
Если бы кто-нибудь послушал разговор этой компании, то решил
бы, что очутился среди кулинаров высшей поварской школы или на курсах продавцов
гастрономических магазинов.
