Только теперь фельдкурат Мартинец опомнился и прервал Швейка
фразой, содержание которой не имело никакого отношения к предшествовавшему
разговору:
— Да, да, возлюбленный сын мой, между небом и землей
существуют вещи, о которых следует размышлять с пламенным сердцем и с полной
верой в бесконечное милосердие божие. Прихожу к тебе, возлюбленный сын мой, с
духовным напутствием.
Он умолк, потому что напутствие у него как-то не клеилось.
По дороге он обдумал план своей речи, которая должна была навести преступника
на размышления о своей жизни и вселить в него уверенность, что на небе ему
отпустят все грехи, если он покается и будет искренне скорбеть о них.
Пока он размышлял, как лучше перейти к основной теме, Швейк
опередил его, спросив, нет ли у него сигареты.
Фельдкурат Мартинец до сих пор ещё не научился курить. Это
было то последнее, что он сохранил от своего прежнего образа жизни. Однажды в
гостях у генерала Финка, когда в голове у него зашумело, он попробовал выкурить
сигару, но его тут же вырвало. Тогда у него было такое ощущение, будто это
ангел-хранитель предостерегающе пощекотал ему глотку.
— Я не курю, возлюбленный сын мой. — с необычайным
достоинством ответил он Швейку.
— Удивляюсь, — сказал Швейк, — я был знаком
со многими фельдкуратами, так те дымили, что твой винокуренный завод в Злихове!
Я вообще не могу себе представить фельдкурата некурящего и непьющего. Знал я
одного, который не курил, но тот зато жевал табак. Во время проповеди он
заплёвывал всю кафедру. Вы откуда будете, господин фельдкурат?
— Из Нового Ичина, — упавшим голосом отозвался его
императорское королевское преподобие Мартинец.
— Так вы, может, знали, господин фельдкурат, Ружену
Гаудрсову, она в позапрошлом году служила в одном пражском винном погребке на
Платнержской улице и подала в суд сразу на восемнадцать человек, требуя с них
алименты, так как родила двойню. У одного из близнецов один глаз был голубой,
другой карий, а у второго — один глаз серый, другой чёрный, поэтому она
предполагала, что тут замешаны четыре господина с такими же глазами. Эти
господа ходили в тот винный погребок и кое-что имели с ней. Кроме того, у
первого из двойняшек одна ножка была кривая, как у советника из городской
управы, он тоже захаживал туда, а у второго на одной ноге было шесть пальцев,
как у одного депутата, тамошнего завсегдатая. Теперь представьте себе, господин
фельдкурат, что в гостиницы и на частные квартиры с ней ходили восемнадцать
таких посетителей и от каждого у этих близнецов осталась какая-нибудь примета.
Суд решил, что в такой толчее отца установить невозможно, и тогда она всё
свалила на хозяина винного погребка, у которого служила, и подала иск на него. Но
тот доказал, что он уже двадцать с лишним лет импотент после операции, которая
ему была сделана в связи с воспалением нижних конечностей. В конце концов её
спровадили, господин фельдкурат, к вам в Новый Ичин. И вот вам наука: кто за
большим погонится, тот ни черта не получит. Она должна была держаться одного и
не утверждать перед судом, что один близнец от депутата, а другой от советника
из городской управы. От одного — и всё тут. Время рождения ребёнка легко
вычислить: такого-то числа я была с ним в номере, а такого-то числа такого-то
месяца у меня родился ребёнок. Само собой разумеется, если роды нормальные,
господин фельдкурат. В таких номерах за пятёрку всегда можно найти свидетеля,
полового, например, или горничную, которые вам присягнут, что в ту ночь он
действительно был с нею и она ему ещё сказала, когда они спускались по
лестнице: «А если что-нибудь случится?» А он ей на это ответил: «Не бойся, моя
канимура, о ребёнке я позабочусь».
Фельдкурат задумался. Духовное напутствие теперь показалось
ему делом нелёгким, хотя в основном им был разработан план того, о чём и как он
будет говорить с возлюбленным сыном: о безграничном милосердии в день Страшного
суда, когда из могил восстанут все воинские преступники с петлёй на шее. Если
они покаялись, то все будут помилованы, как «благоразумный разбойник» из Нового
Завета.
Он подготовил, быть может, одно из самых проникновенных
духовных напутствий, которое должно было состоять из трёх частей: сначала он
хотел побеседовать о том, что смерть через повешение легка, если человек вполне
примирён с богом. Воинский закон наказывает за измену государю императору,
который является отцом всех воинов, так что самый незначительный проступок
воина следует рассматривать как отцеубийство, глумление над отцом своим. Далее
он хотел развить свою теорию о том, что государь император — помазанник божий,
что он самим богом поставлен управлять светскими делами, как папа поставлен
управлять делами духовными. Измена императору является изменой самому богу.
Итак, воинского преступника ожидают, помимо петли, муки вечные, вечное
проклятие. Однако если светское правосудие в силу воинской дисциплины не может
отменить приговора и должно повесить преступника, то что касается другого
наказания, а именно вечных мук, — здесь ещё не всё потеряно. Тут человек
может парировать блестящим ходом — покаянием. Фельдкурат представлял себе
трогательную сцену, после которой там, на небесах, вычеркнут все записи о его
деяниях и поведении на квартиру генерала Финка в Перемышле.
Он представлял себе, как под конец он заорёт на осуждённого:
«Кайся, сын мой, преклоним вместе колена! Повторяй за мной, сын мой!»
А потом в этой вонючей, вшивой камере раздастся молитва:
«Господи боже! Тебе же подобает смилостивиться и простить грешника! Усердно
молю тя за душу воина (имярек), коей повелел ты покинуть свет сей, согласно
приговору военно-полевого суда в Перемышле. Даруй этому пехотинцу, покаянно
припадающему к стопам твоим, прощение, избавь его от мук ада и допусти его
вкусить вечные твоя радости».
— С вашего разрешения, господин фельдкурат, вы уже пять
минут молчите, будто воды в рот набрали, словно вам и не до разговора. Сразу
видать, что в первый раз попали под арест.
— Я пришёл, — серьёзно сказал фельдкурат, —
ради духовного напутствия.
— Чудно, господин фельдкурат, чего вы всё время
толкуете об этом духовном напутствии? Я, господин фельдкурат, не в состоянии
дать вам какое бы то ни было напутствие. Вы не первый и не последний
фельдкурат, попавший за решётку. Кроме того, по правде сказать, господин
фельдкурат, нет у меня такого дара слова, чтобы я мог кого-либо напутствовать в
тяжёлую минуту. Один раз я попробовал было, но получилось не особенно складно.
Присаживайтесь-ка поближе, я вам кое-что расскажу. Когда я жил на Опатовицкой
улице, был у меня один приятель Фаустин, швейцар гостиницы, очень достойный
человек. Правильный человек, рачительный. Всех уличных девок знал наперечёт. В
любое время дня и ночи вы, господин фельдкурат, могли прийти к нему в гостиницу
и сказать: «Пан Фаустин, мне нужна барышня». Он вас подробно расспросит, какую
вам: блондинку, брюнетку, маленькую, высокую, худую, толстую, немку, чешку или
еврейку, незамужнюю, разведённую или замужнюю дамочку, образованную или без
образования.
