— Я оставил его на плотине пруда, когда примерял эти
тряпки, чтобы узнать, как в них чувствуют себя русские солдаты, — ответил
Швейк. — Это просто недоразумение.
Швейк подробно рассказал подпоручику Дубу, как он
настрадался из-за этого недоразумения. Когда он кончил свой рассказ, подпоручик
Дуб заорал на него:
— Вот теперь-то ты меня узнаёшь! Понимаешь ты, что
значит потерять казённое имущество? Знаешь ли ты, негодяй, что это значит —
потерять на войне обмундирование?
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, — ответил
Швейк, — знаю. Когда солдат лишается обмундирования, он должен получить
новое.
— Иисус Мария, — крикнул подпоручик Дуб, —
осёл, скотина ты этакая, если ты и впредь будешь так со мной шутить, то ещё сто
лет после войны будешь дослуживать!
Полковник Гербих, сидевший до сих пор спокойно и деловито за
столом, вдруг сделал страшную гримасу, ибо его палец, который до сих пор вёл
себя смирно, из тихого и спокойного агнца превратился в ревущего тигра, в
электрический ток в шестьсот вольт, в палец, каждую косточку которого молот
медленно дробит в щебень. Полковник Гербих лишь рукой махнул и заорал диким
голосом, как орёт человек, которого медленно поджаривают на вертеле:
— Вон! Дайте мне револьвер!
Это был дурной признак, поэтому все выскочили вон вместе со Швейком,
которого конвойные вытолкали в коридор. Остался лишь подпоручик Дуб. Он хотел
использовать этот подходящий, как ему казалось, момент против Швейка и сказал
готовому заплакать полковнику:
— Господин полковник, позвольте мне обратить ваше
внимание на то, что этот солдат…
Полковник замяукал и запустил в подпоручика чернильницей,
после чего подпоручик в ужасе отдал честь и, пролепетав: «Разумеется, господин
полковник», — исчез за дверью.
Ещё долго потом из канцелярии полковника были слышны рёв и
вой. Наконец вопли прекратились. Палец полковника неожиданно опять превратился
в агнца, приступ подагры прошёл, полковник позвонил и снова приказал привести к
нему Швейка.
— Так что, собственно, с тобой приключилось? —
по-прежнему ласково спросил полковник Швейка. Всё неприятное осталось позади.
Он снова почувствовал себя прекрасно и испытывал такое блаженство, словно
нежился на пляже на берегу моря.
Дружески улыбаясь полковнику, Швейк рассказал свою одиссею от
начала до конца, доложил, что он ординарец одиннадцатой маршевой роты Девяносто
первого полка и что не знает, как они там без него обойдутся.
Полковник тоже улыбался, а потом отдал следующий приказ:
«Выписать Швейку воинский литер через Львов до станции Золтанец, куда завтра
должна прибыть его маршевая рота, и выдать ему со склада новый казённый мундир
и шесть крон восемьдесят два геллера вместо продовольствия на дорогу».
Когда Швейк в новом австрийском мундире покидал штаб
бригады, он столкнулся с подпоручиком Дубом. Тот был немало удивлён, когда
Швейк по всем правилам отрапортовал ему, показал документы и заботливо спросил,
что передать господину поручику Лукашу.
Подпоручик Дуб не нашёлся сказать ничего другого, как только
«Abtreten!», и, глядя вслед удаляющемуся Швейку, проворчал про себя: «Ты меня
ещё узнаешь, Иисус Мария, ты меня узнаешь!»
* * *
На станции Золтанец собрался весь батальон капитана Сагнера,
за исключением арьергарда — четырнадцатой роты, потерявшейся где-то при обходе
Львова.
Попав в местечко, Швейк очутился в совершенно новой
обстановке. Судя по всеобщему оживлению, недалеко был фронт, где шла резня.
Всюду стояли пушки и обозы; из каждого дома выходили солдаты разных полков,
среди них выделялись германцы. Они с видом аристократов раздавали австрийским
солдатам сигареты из своих богатых запасов. У германских кухонь на площади
стояли даже бочки с пивом. Германским солдатам раздавали пиво в обед и в ужин,
а вокруг них, как голодные кошки, бродили заброшенные австрийские солдаты с
животами, раздувшимися от грязного подслащённого отвара цикория.
Пейсатые евреи в длинных кафтанах, собравшись в кучки,
размахивали руками, показывая на тучи дыма на западе. Со всех сторон
раздавались крики, что это на реке Буг горят Утишков, Буёк и Деревяны.
Отчётливо был слышен гул пушек. Снова стали кричать, что
русские бомбардируют со стороны Грабова Каменку-Струмилову и что бои идут вдоль
всего Буга, а солдаты задерживают беженцев, которые собрались уже вернуться за
Буг, к себе домой.
Повсюду царила суматоха, никто не знал точно — перешли
русские в наступление, приостановив своё отступление по всему фронту, или нет.
В главную комендатуру местечка патрули полевой жандармерии
поминутно приводили то одну, то другую запуганную еврейскую душу. За
распространение неверных и ложных слухов несчастных евреев избивали в кровь и
отпускали с выпоротой задницей домой.
Итак, Швейк попал в эту сутолоку и попробовал разыскать свою
маршевую роту. Уже на вокзале, в этапном управлении, у него чуть было не возник
конфликт. Когда он подошёл к столу, где солдатам, разыскивающим свою часть,
давалась информация, какой-то капрал раскричался: не хочет ли Швейк, чтобы
капрал за него разыскал его маршевую роту? Швейк сказал, что хочет лишь узнать,
где здесь, в местечке, расположена одиннадцатая маршевая рота Девяносто первого
полка такого-то маршевого батальона.
— Мне очень важно знать, — подчеркнул
Швейк, — где находится одиннадцатая маршевая рота, так как я её ординарец.
К несчастью, за соседним столом сидел какой-то штабной
писарь; он вскочил, как тигр, и тоже заорал на Швейка:
— Свинья окаянная, ты ординарец и не знаешь, где твоя
маршевая рота?
Не успел Швейк ответить, как штабной писарь исчез в
канцелярия и тотчас же привёл оттуда толстого поручика, который выглядел так
почтенно, словно был владельцем крупной мясной фирмы. Этапные управления
служили одновременно ловушками для слоняющихся одичавших солдат, которые,
вероятно, были не прочь всю войну разыскивать свои части и околачиваться на
этапах, а всего охотнее стояли в очередях в этапных управлениях у столов, над
которыми висела табличка: «Minagegeld».
[300]
Когда вошёл толстый поручик, старший писарь крикнул:
— Habacht!
А поручик спросил Швейка:
— Где твои документы?
Швейк предъявил документы, и поручик, удостоверившись в
правильности маршрута Швейка от штаба к роте, вернул ему бумаги и благосклонно
сказал капралу, сидевшему за столом:
