— Да как-то случая не подвернулось, — оправдывался
Марек, — но что касается тебя, приказ по батальону о твоём аресте отдан —
это я должен тебе сообщить.
— Это неважно, — спокойно сказал Швейк, — они
поступили совершенно правильно. Батальон должен был это сделать, батальон
должен был отдать приказ о моём аресте, это было их обязанностью, ведь столько
времени они не получали обо мне никаких известий. Это не было опрометчиво со
стороны батальона. Так ты сказал, что все офицеры находятся в доме священника
на пирушке по случаю убоя свиньи? Тогда мне нужно туда пойти и доложить, что я
опять здесь. У господина обер-лейтенанта Лукаша и без того со мной немало
хлопот.
И Швейк твёрдым солдатским шагом направился к дому
священника, распевая:
Полюбуйся на меня,
Моя дорогая!
Полюбуйся на меня:
Ишь каким сегодня я
Барином шагаю!
Швейк вошёл в дом священника и поднялся наверх, откуда
доносились голоса офицеров.
Болтали обо всём, что придётся, и как раз в этот момент
честили бригаду и беспорядки, господствующие в тамошнем штабе, а адъютант
бригады, чтобы подбавить жару, заметил:
— Мы всё же телеграфировали относительно этого Швейка:
Швейк… — Hier! — из-за приоткрытой двери отозвался Швейк и, войдя в
комнату, повторил: — Hier! Melde gehorsam, Infanterist Svejk, Kumpanieordonanz
11. Marschkumpanie!
[301]
Видя изумление капитана Сагнера и поручика Лукаша, на лицах
которых выражалось беспредельное отчаяние, он, не дожидаясь вопроса, пояснил:
— Осмелюсь доложить, меня собирались расстрелять за то,
что я предал государя императора.
— Бог мой, что вы говорите, Швейк? — горестно
воскликнул побледневший поручик Лукаш.
— Осмелюсь доложить, дело было так, господин
обер-лейтенант…
И Швейк обстоятельно принялся описывать, как это с ним
произошло.
Все смотрели на него и не верили своим глазам, а он
рассказывал обо всём подробно, не забыл даже отметить, что на плотине пруда,
где с ним приключилось несчастье, росли незабудки. Когда же он начал
перечислять фамилии татар, с которыми познакомился во время своих
странствований, и назвал что-то вроде Галлимулабалибей, а потом прибавил целый
ряд выдуманных им самим фамилий, как, например, Валиволаваливей,
Малимуламалимей, поручик Лукаш не удержался и пригрозил:
— Я вас выкину, скотина. Продолжайте кратко, но связно.
И Швейк продолжал со свойственной ему обстоятельностью.
Когда он дошёл до полевого суда, то подробно описал генерала и майора. Он упомянул,
что генерал косит на левый глаз, а у майора — голубые очи.
— Не дают покоя в ночи! — добавил он в рифму.
Тут командир двенадцатой роты Циммерман бросил в Швейка
глиняную кружку, из которой пил крепкую еврейскую водку.
Швейк спокойно продолжал рассказывать о духовном напутствии,
о майоре, который до утра спал в его объятиях. Потом он выступил с блестящей
защитой бригады, куда его послали, когда батальон потребовал его вернуть как
пропавшего без вести. Под конец, уже предъявляя капитану Сагнеру документы, из
которых видно было, что высшая инстанция сняла с него всякое подозрение, он
вспомнил:
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант Дуб находится в
бригаде, у него сотрясение мозга, он всем вам просил кланяться. Прошу выдать
мне жалованье и деньги на табак.
Капитан Сагнер и поручик Лукаш обменялись вопросительными
взглядами, но в этот момент двери открылись, и в деревянном чане внесли
дымящийся суп из свиных потрохов. Это было начало наслаждений, которых ожидали
все.
— Несчастный, — проворчал капитан Сагнер, придя в
хорошее настроение в предвкушении предстоящего блаженства, — вас спасла
лишь пирушка в честь заколотой свиньи.
— Швейк, — добавил поручик Лукаш, — если с
вами ещё раз случится нечто подобное, вам придётся плохо.
— Осмелюсь доложить, со мною должно быть плохо, —
подтвердил, отдавая честь, Швейк. — Когда человек на военной службе, то
ему должно знать и понимать…
— Исчезните! — заорал капитан Сагнер.
Швейк исчез и спустился в кухню.
Туда же вернулся удручённый Балоун и попросил разрешения
прислуживать поручику Лукашу на пирушке.
Швейк пришёл как раз в самый разгар спора повара Юрайды с
Балоуном.
Юрайда пользовался не совсем понятными выражениями.
— Ты прожорливая тварь, — говорил он
Балоуну, — ты бы жрал до седьмого пота. Вот натерпелся бы ты мук пепельных,
позволь я тебе отнести наверх ливерную колбасу.
Кухня теперь выглядела совсем по-иному. Старшие писаря
батальонов и рот лакомились согласно разработанному поваром Юрайдой плану.
Батальонные писаря, ротные телефонисты и несколько унтер-офицеров жадно ели из
ржавого умывального таза суп из свиных потрохов, разбавленный кипятком, чтобы
хватило на всех.
— Здорово, — приветствовал Швейка старший писарь
Ванек, обгладывая ножку. — Только что здесь был вольноопределяющийся Марек
и сообщил, что вы снова в роте и что на вас новый мундир. В хорошенькую историю
я влип из-за вас. Марек меня пугает, говорит, что из-за вашего обмундирования
мы теперь никогда не рассчитаемся с бригадой. Ваш мундир нашли на плотине
пруда, и мы через канцелярию батальона сообщили об этом бригаде. У меня вы
числитесь как утонувший во время купания. Вы вообще не должны были возвращаться
и причинять нам неприятности с двойным мундиром. Вы и понятия не имеете, какую
свинью вы подложили батальону. Каждая часть вашего обмундирования у нас
заприходована. В моих списках наличия обмундирования роты это обмундирование
значится как излишек. В роте одним комплектом обмундирования больше. Это я уже
довёл до сведения батальона. Теперь нам пришлют из бригады уведомление, что вы
получили новое обмундирование, а между тем батальон в списке о наличии
обмундирования отметил, что имеется излишек одного комплекта. Я знаю, чем это
кончится, из-за этого могут назначить ревизию. А когда дело касается такой
мелочи, обязательно приедут из самого интендантства. Вот когда пропадает две
тысячи пар сапог, этим никто не поинтересуется.
— Но у нас ваше обмундирование потерялось, —
трагически сообщил Ванек, высасывая мозг из попавшей ему в руки кости, а
остаток выковыривая спичкой, которая заменяла ему также зубочистку. —
Из-за такой мелочи сюда непременно явится инспекция. Когда я служил на
Карпатах, так инспекция прибыла из-за того, что мы плохо выполняли распоряжение
стаскивать с замёрзших солдат сапоги, не повреждая их. Стаскивали,
стаскивали, — и на двоих они лопнули. Правда, у одного они были разбиты
ещё перед смертью. И несчастье — как снег на голову. Приехал полковник из
интендантства, и, не угоди ему тут же по прибытии русская пуля в голову и не
свались он в долину, не знаю, чем бы всё это кончилось.
