Повар Юрайда объявил:
— Итак, я сегодня изобрёл замечательную вещь. Думаю,
что это произведёт полный переворот в кулинарном искусстве. Ты ведь, Ванек,
знаешь, что в этой проклятой деревне я нигде не мог найти майораны для ливера.
— Herba majoranae, — вымолвил старший писарь
Ванек, вспомнив, что он торговец аптекарскими товарами.
Юрайда продолжал:
— Ещё не исследовано, каким образом человеческий разум
в нужде ухитряется находить самые разнообразные средства, как перед ним
открываются новые горизонты, как он начинает изобретать всякие невероятные
вещи, которые человечеству до сих пор и не снились… Ищу я по всем домам
майоран, бегаю, разыскиваю всюду, объясняю, для чего это мне надо, какой он с
виду…
— Тебе нужно было описать его запах, — отозвался с
лавки Швейк, — ты должен был сказать, что майоран пахнет, как пузырёк с
чернилами, если его понюхать в аллее цветущих акаций. На холме в Богдальце,
возле Праги…
— Но, Швейк, — перебил умоляющим голосом
вольноопределяющийся Марек. — Дайте Юрайде закончить.
Юрайда рассказывал дальше:
— В одном доме я наткнулся на старого отставного
солдата времён оккупации Боснии и Герцеговины, который отбывал военную службу
уланом в Пардубицах и ещё не забыл чешского языка. Тот стал со мной спорить,
что в Чехии в ливерную колбасу кладут не майоран, а ромашку. Я, по правде
сказать, не знал, что делать, потому что каждый разумный и объективный человек
должен считать майоран королём всех пряностей, которые идут в ливерную колбасу.
Необходимо было быстро найти такой заменитель, который
придал бы колбасе характерный пряный привкус. И вот в одном доме я нашёл
свадебный миртовый веночек, висевший под образом какого-то святого. Жили там
молодожёны, и веточки мирта у веночка были ещё довольно свежие. Я положил мирт
в ливерную колбасу; правда, свадебный веночек мне пришлось три раза ошпарить
кипятком, чтобы листочки стали мягкими и потеряли чересчур острый запах и вкус.
Понятно, когда я забирал для ливера этот свадебный миртовый веночек, было
пролито немало слёз… Молодожёны, прощаясь со мной, уверяли, что за такое
кощунство — ведь веночек свячёный — меня убьёт первая пуля. Вы ели мой суп из
потрохов, но никто из вас не заметил, что он пахнет миртом, а не майораном.
— В Индржиховом Градце, — отозвался Швейк, —
много лет тому назад был колбасник Йозеф Линёк. У него на полке стояли две
коробки. В одной была смесь всяких пряностей, которые он клал в кровяную и
ливерную колбасу. В другой — порошок от насекомых, так как этот колбасник
неоднократно мог удостовериться, что его покупателям часто приходилось
разгрызать в колбасе клопа или таракана. Он всегда говорил, что клопам присущ пряный
привкус горького миндаля, который кладут в бабу, но прусаки в колбасных
изделиях воняют, как старая заплесневелая Библия. Ввиду этого он зорко следил
за чистотой в своей мастерской и повсюду рассыпал порошок от насекомых.
Так вот, делал он раз кровяную колбасу, а у него в это время
был насморк. Схватил он коробку с порошком от насекомых и всыпал этот порошок в
фарш, приготовленный для кровяной колбасы. С тех пор в Индржиховом Градце за
кровяной колбасой ходили только к Линеку. Люди буквально ломились к нему в
лавку. Он был не дурак и смекнул, что причиной всему — порошок от насекомых. С
этого времени он стал заказывать наложенным платежом целые ящики этого порошка,
а фирму, у которой он его покупал, предупредил, чтобы на ящиках писали:
«Индийские пряности». Это было его тайной, и он унёс её с собой в могилу. Но
самое интересное оказалось то, что из семей, которые покупали у него кровяную
колбасу, все тараканы и клопы ушли. С тех пор Индржихов Градец принадлежит к
самым чистым городам во всей Чехии.
— Ты кончил? — спросил вольноопределяющийся Марек,
которому, должно быть, тоже не терпелось принять участие в разговоре.
— С этим я покончил, — ответил Швейк, — но
аналогичный случай произошёл в Бескидах, об этом я расскажу вам, когда мы
пойдём в сражение.
Вольноопределяющийся Марек начал:
— Поварское искусство лучше всего познаётся во время
войны, особенно на фронте. Позволю себе маленькое сравнение. В мирное время все
мы читали и слушали о так называемых ледяных супах, то есть о супах, в которые
кладут лёд. Это — излюбленные блюда в Северной Германии, Дании, Швеции. Но вот
пришла война, и нынешней зимой на Карпатах у солдат было столько мёрзлого супа,
что они в рот его не брали, а между тем это — изысканное блюдо.
— Мёрзлый гуляш есть можно, — возразил старший писарь
Ванек, — но недолго, самое большее неделю. Из-за него наша девятая рота
оставила окопы.
— Ещё в мирное время, — необычайно серьёзно
заметил Швейк, — вся военная служба вертелась вокруг кухни и вокруг
разнообразнейших кушаний. Был у нас в Будейовицах обер-лейтенант Закрейс, тот
всегда вертелся около офицерской кухни, и если солдат в чем-нибудь провинится,
он скомандует ему «смирно» и напустится: «Мерзавец, если это ещё раз
повторится, я сделаю из твоей рожи настоящую отбивную котлету, раздавлю тебя в
картофельное пюре и потом тебе же дам это всё сожрать. Полезут из тебя гусиные
потроха с рисом, будешь похож на шпигованного зайца на противне. Вот видишь, ты
должен исправиться, если не хочешь, чтоб люди принимали тебя за фаршированное жаркое
с капустой».
Дальнейшее изложение и интересный разговор об использовании
меню в целях воспитания солдат в довоенное время были прерваны страшным криком
сверху, где закончился торжественный обед.
В беспорядочном гомоне голосов выделялся резкий голос кадета
Биглера:
— Солдат должен ещё в мирное время знать, чего требует
война, а во время войны не забывать того, чему научился на учебном плацу.
Потом запыхтел подпоручик Дуб:
— Прошу констатировать, мне уже в третий раз наносят
оскорбление.
Наверху совершались великие дела.
Подпоручик Дуб, лелеявший известные коварные умыслы против
кадета Биглера и жаждавший излить свою душу перед командиром батальона, был
встречен страшным рёвом офицеров. На всех замечательно подействовала еврейская
водка.
Один старался перекричать другого, намекая на кавалерийское
искусство подпоручика Дуба: «Без грума не обойдётся!», «Испуганный мустанг!»,
«Как долго, приятель, ты пробыл среди ковбоев на Западе?», «Цирковой наездник!»
Капитан Сагнер быстро сунул Дубу стопку проклятой водки, и
оскорблённый подпоручик Дуб подсел к столу. Он придвинул старый, поломанный
стул к поручику Лукашу, который приветствовал его участливыми словами: «Мы уже
всё съели, товарищ».
