В коридоре старший штабной врач сказал этому наивному
молодому человеку:
— Послушайте, коллега, смею вас уверить, что старались
вы зря. Ни Радецкий, ни этот ваш принц Евгений Савойский не сделали бы из этих
негодяев солдат. Как с ними ни говори, их ничем не проймёшь. Это — шайка!
Глава IX
Швейк в гарнизонной тюрьме
Последним убежищем для нежелавших идти на войну была
гарнизонная тюрьма. Я сам знал одного сверхштатного преподавателя математики,
который должен был служить в артиллерии, но, не желая стрелять из орудий,
«стрельнул» часы у одного подпоручика, чтобы только попасть в гарнизонную
тюрьму. Сделал он это вполне сознательно. Перспектива участвовать в войне ему
не улыбалась. Стрелять в неприятеля и убивать шрапнелью и гранатами находящихся
по ту сторону фронта таких же несчастных, как и он сам, сверхштатных
преподавателей математики он считал глупым. «Не хочу, чтобы меня ненавидели за
насилие», — сказал он себе и спокойно украл часы. Сначала исследовали его
психическое состояние, и только после того, как он заявил, что украл часы с
целью обогащения, его отправили в гарнизонную тюрьму.
В гарнизонной тюрьме многие сидели за кражу или
мошенничество. Идеалисты и неидеалисты. Люди, считавшие военную службу
источником личных доходов: различные бухгалтеры интендантства, тыловые и
фронтовые, совершившие всевозможные мошенничества с провиантом и солдатским
жалованием, и затем мелкие воры, которые были в тысячу раз честнее тех
молодчиков, которые их сюда послали. Кроме того, в гарнизонной тюрьме сидели
солдаты ??а преступления чисто воинского характера, как-то: нарушение
дисциплины, попытки поднять мятеж, дезертирство. Особую группу составляли
политические, из которых восемьдесят процентов были совершенно невинны;
девяносто девять процентов этих невинных были осуждены.
Военно-юридический аппарат был великолепен. Такой судебный
аппарат есть у каждого государства, стоящего перед общим политическим,
экономическим и моральным крахом. Ореол былого могущества и славы оберегался
судами, полицией, жандармерией и продажной сворой доносчиков.
В каждой воинской части Австрия имела шпионов, доносивших на
своих товарищей, с которыми они спали на одних парах и в походе делили кусок
хлеба.
Для гарнизонной тюрьмы поставляла свежий материал также
гражданская полиция: господа Клима, Славичек и K°. Военная цензура отправляла
сюда авторов корреспонденций между фронтом и теми, кто остался в отчаянном
положении дома; жандармы приводили сюда старых неработоспособных крестьян,
посылавших письма на фронт, а военный суд припаивал им по двенадцати лет тюрьмы
за слова утешения или за описание нищеты, которая царила у них дома.
Из Градчанской гарнизонной тюрьмы путь вёл через Бржевнов на
Мотольский плац. Впереди в сопровождении солдат шёл человек в ручных кандалах,
а за ним ехала телега с гробом. На Мотольском плацу раздавалась отрывистая
команда: «An! Feuer!»
[23]
По всем полкам и батальонам читался
полковой приказ об очередном расстреле одного призывного за «бунт», поднятый им
из-за того, что капитан ударил шашкой его жену, которая никак не могла
расстаться с мужем.
А в гарнизонной тюрьме троица — штабной тюремный смотритель
Славик, капитан Лингардт и фельдфебель Ржепа, по прозванию «Палач», — оправдывала
своё назначение. Сколько людей они до смерти избили в одиночках! Возможно,
капитан Лингардт и в республике продолжает оставаться капитаном. В таком случае
я бы желал, чтобы годы службы в гарнизонной тюрьме были ему зачтены. Славичку и
Климе государственная полиция уже зачла их стаж. Ржепа стал штатским и вернулся
к своему ремеслу мастера-каменщика. Вероятно, он состоит членом патриотических
кружков в республике.
Штабной тюремный смотритель Славик в республике стал вором и
теперь сидит в тюрьме. Бедняге не удалось приспособиться к республике, как это
сделали многие другие господа военные.
Само собой разумеется, что, принимая Швейка, тюремный
смотритель Славик бросил на него взгляд, полный немого укора.
— Раз ты сюда попал, значит за тобой водятся грешки,
брат, а? Мы тебе, паренёк, жизнь здесь подсластим, как и всем, кто попал в наши
руки. А наши руки — это, брат, тебе не дамские ручки.
И чтобы прибавить вес своим словам, он ткнул свой жилистый
кулак Швейку под нос и произнёс:
— Понюхай-ка, подлец, чем пахнет!
Швейк понюхал.
— Не хотел бы я получить по носу таким кулаком. Пахнет
могилой, — заметил он.
Спокойная, рассудительная речь Швейка понравилась штабному
тюремному смотрителю.
— А ну-ка ты! — крикнул он, ткнув Швейка кулаком в
живот. — Стоять смирно! Что у тебя в карманах? Сигареты можешь оставить, а
деньги давай сюда, чтобы не украли. Больше нет? Взаправду нет? Только не врать!
Враньё наказывается.
— Куда его денем? — спросил фельдфебель Ржепа.
— Сунем в шестнадцатую, — решил смотритель, —
к голоштанникам. Не видите разве, что написал на препроводительной капитан
Лингардт: «Streng behuten, beobachten».
[24]
— Да, брат, — обратился он торжественно к
Швейку, — со скотом и обращение скотское. А кто взбунтуется, того швырнём
в одиночку, а там переломаем ему рёбра, — пусть валяется, пока не сдохнет.
Имеем полное право. Здорово тогда мы расправились с тем мясником! Помните,
Ржепа?
— Ну и задал он нам работы, господин смотритель! —
произнёс фельдфебель Ржепа, с наслаждением вспоминая былое. — Вот был
здоровяк! Топтал я его больше пяти минут, пока у него рёбра не затрещали и изо
рта не пошла кровь. А он ещё потом дней десять жил. Живучий был, сукин сын!
— Видишь, подлец, как у нас расправляются с тем, кому
придёт в голову взбунтоваться или удрать, — закончил своё педагогическое
наставление штабной тюремный смотритель Славик. — Это всё равно что
самоубийство, которое у нас карается точно так же. Или, не дай бог, если тебе,
сволочь, вздумается на что-нибудь жаловаться, когда придёт инспекция! К
примеру, придёт инспекция и спросит: «Есть жалобы?» Так ты, сукин сын, должен
стать во фронт, взять под козырёк и отрапортовать: «Никак нет, всем доволен».
Ну, как ты это скажешь? Повтори-ка, мерзавец!
— Никак нет, всем доволен, — повторил Швейк с
таким милым выражением, что штабной смотритель впал в ошибку, приняв это за
искреннее усердие и порядочность.
— Так снимай штаны и отправляйся в шестнадцатую, —
сказал он мягко, не добавив, против обыкновения, ни «сволочь», ни «сукин сын»,
ни «мерзавец».
В шестнадцатой Швейк застал двадцать мужчин в одних
подштанниках. Тут сидели те, у кого в бумагах была пометка «Streng behuten,
beobachten». За ними очень заботливо присматривали, чтобы они, чего доброго, не
удрали.
