Следователь стал рыться в ящиках стола, отыскивая дело
Швейка, но, как всегда, не мог ничего найти.
— Наверно, у капитана Лингардта, — сказал он после
долгих бесплодных поисков. — Чёрт их знает, куда у меня пропадают все
дела! Видно, я их послал Лингардту. Позвоню-ка ему… Алло! У телефона
следователь поручик Бернис. Господин капитан, будьте добры, нет ли там у вас
бумаг относительно некоего Швейка? Должны быть у меня?.. Странно… Сам от вас
принимал? Действительно странно. Сидит в шестнадцатой… Да, я знаю, господин
капитан, что шестнадцатая у меня. Но я думал, что бумаги о Швейке где-нибудь
там у вас валяются… Вы просите с вами так не говорить? У вас ничего не
валяется? Алло! Алло!
Огорчённый Бернис присел к столу и принялся осуждать
беспорядок в ведении следствия. Между ним и капитаном Лингардтом давно уже
существовала неприязнь, причём ни один не хотел уступать. Если бумага,
относившаяся к делам Лингардта, попадала в руки к Бернису, то Бернис засовывал
её так далеко, что потом уже никто не мог её найти. Лингардт то же самое делал
с бумагами, относящимися к делам Берниса. Точно так же пропадали и приложения к
делам.
[31]
(Дело Швейка было найдено в архиве военно-полевого суда
только после переворота со следующей пометкой: «Намеревался сбросить маску
лицемерия и открыто выступить против особы нашего государя и нашего
государства». Дело Швейка было засунуто среди бумаг какого-то Йозефа Куделя. На
обложке дела был поставлен крестик, а под ним: «Приведено в исполнение» и
дата.)
— Итак, пропал у меня Швейк, — сказал
Бернис. — Велю вызвать его сюда и, если он ни в чём не признается, отпущу.
Я прикажу отвести его к тебе, а остальное ты уж сам устроишь в полку.
После ухода фельдкурата следователь Бернис велел привести к
себе Швейка. Но он заставил его ждать за дверьми, так как в этот момент получил
телефонограмму из полицейского управления о том, что затребованный материал к
обвинительному акту № 7267, касающийся рядового пехоты Мейкснера, был
принят канцелярией № 1 за подписью капитана Лингардта.
Швейк между тем разглядывал канцелярию военного следователя.
Нельзя сказать, чтобы обстановка здесь оставляла чересчур
благоприятное впечатление, особенно фотографии различных экзекуций,
произведённых армией в Галиции и в Сербии. Это были художественные снимки
спалённых хат и сожжённых деревьев, ветви которых пригнулись к земле под
тяжестью повешенных. Особенно хорош был снимок из Сербии, где была
сфотографирована повешенная семья: маленький мальчик, отец и мать. Двое
вооружённых солдат охраняют дерево, на котором висит несколько человек, а на
переднем плане с видом победителя стоит офицер, курящий сигарету. Вдали видна
действующая полевая кухня.
— Ну, так как же с вами быть, Швейк? — спросил
следователь Бернис, приобщая телефонограмму к делу. — Что вы там
натворили? Признаётесь или же будете ждать, пока составим на вас обвинительный
акт? Этак не годится! Не воображайте, что вы находитесь перед каким-нибудь
судом, где ведут следствие штатские балбесы. У нас суд военный, К. und К.
Militargericht.
[32]
Единственным вашим спасением от строгой и
справедливой кары может быть только полное признание.
У следователя Берниса был «свой собственный метод» на случай
утери материала против обвиняемого. Но, как видите, в этом методе не было
ничего особенного, поэтому не приходится удивляться, что результаты такого рода
расследования и допроса всегда равнялись нулю.
Следователь Бернис считал себя настолько проницательным,
что, не имея материала против обвиняемого, не зная, в чём его обвиняют и за что
он вообще сидит в гарнизонной тюрьме, из одних только наблюдений за поведением
и выражением лица допрашиваемого выводил заключение, за что этого человека
держат в тюрьме. Его проницательность и знание людей были так глубоки, что
одного цыгана, который попал в гарнизонную тюрьму из своего полка за кражу
нескольких дюжин белья (он был подручным у каптенармуса), Бернис обвинил в
политическом преступлении: дескать, тот в каком-то трактире агитировал среди
солдат за создание самостоятельного государства, в составе Чехии и Словакии, во
главе с королём-славянином.
— У нас на руках документы, — сказал он
несчастному цыгану. — Вам остаётся только признаться, в каком трактире вы
это говорили, какого полка были те солдаты, что вас слушали, и когда это
произошло.
Несчастный цыган выдумал и дату, и трактир, и полк, к
которому принадлежали его мнимые слушатели, а когда возвращался с допроса,
просто сбежал из гарнизонной тюрьмы.
— Вы ни в чём не желаете признаваться? — спросил
Бернис, видя, что Швейк хранит гробовое молчание. — Вы не хотите
рассказать, как вы сюда попали, за что вас посадили? Мне-то по крайней мере вы
могли бы это сказать, пока я сам вам не напомнил. Предупреждаю ещё раз,
признайтесь. Вам же лучше будет, ибо это облегчит расследование и смягчит
наказание. В этом отношении у нас то же, что и в гражданских судах.
— Осмелюсь доложить, — прозвучал наконец
добродушный голос Швейка, — я здесь, в гарнизонной тюрьме, вроде как
найдёныш.
— Что вы имеете в виду?
— Осмелюсь доложить, я могу объяснить это очень просто…
На нашей улице живёт угольщик, у него был совершенно невинный двухлетний
мальчик. Забрёл раз этот мальчик с Виноград в Либень, уселся на
тротуаре, — тут его и нашёл полицейский. Отвёл он его в участок, а там его
заперли, двухлетнего-то ребёнка! Видите, мальчик был совершенно невинный, а его
всё-таки посадили. Если бы его спросили, за что он сидит, то — умей он говорить
— всё равно не знал бы, что ответить. Вот и со мной приблизительно то же самое.
Я тоже найдёныш.
Быстрый взгляд следователя скользнул по фигуре и лицу Швейка
и разбился о них. От всего существа Швейка веяло таким равнодушием и такой
невинностью, что Бернис в раздражении зашагал по канцелярии, и если бы не
обещание фельдкурату послать ему Швейка, то чёрт знает чем бы кончилось это
дело.
Наконец следователь остановился у своего стола.
— Послушайте-ка, — сказал он Швейку, равнодушно
глазевшему по сторонам, — если вы ещё хоть раз попадётесь мне на глаза, то
долго будете помнить… Уведите его!
Пока Швейка вели назад, в шестнадцатую, Бернис вызвал к себе
смотрителя Славика.
— Впредь до дальнейших указаний Швейк передаётся в
распоряжение господина фельдкурата Каца, — коротко приказал он. —
Заготовить пропуск. Отвести Швейка с двумя конвойными к господину фельдкурату.
— Прикажете отвести его в кандалах, господин поручик?
Следователь ударил кулаком по столу:
