— Ты т… т… резвенник! — обратился он к
солдату. — Не… не стыдно тебе! Дурррак! Достукаешься — получишь в морду.
Тут фельдкурат обратил своё внимание на солдат, которые
привели Швейка и, несмотря на то что изо всех сил старались стоять ровно,
качались из стороны в сторону, тщетно пытаясь опереться на свои ружья.
— Вы п… пьяны!.. — сказал фельдкурат. — Вы
напились при исполнении служебных обязанностей! За это я поса… садить велю вас!
Швейк, отберите у них ружья, отведите на кухню и сторожите, пока не придёт
патруль. Я сейчас п… позвоню в казармы.
Итак, слова Наполеона: «На войне ситуация меняется каждое
мгновение», — нашли здесь своё полное подтверждение — утром конвоиры вели
под штыками Швейка и боялись, как бы он не сбежал, а под вечер оказалось, что
Швейк привёл их к месту назначения и ему пришлось их караулить. Они не сразу
сообразили, как обернулось дело, но когда, сидя на кухне, увидели в дверях
Швейка с ружьём и примкнутым штыком, то поняли всё.
— Я бы чего-нибудь выпил, — вздохнул маленький
оптимист.
Но верзилу опять одолел приступ скептицизма. Он заявил, что
всё это — низкое предательство, и громко принялся обвинять Швейка за то, что по
его вине они попали в такое положение. Он укорял его, вспоминая, как Швейк им
обещал, что завтра его повесят, а теперь выходит, что исповедь, как и виселица,
одно надувательство.
Швейк молча расхаживал около двери.
— Ослы мы были! — вопил верзила.
Выслушав все обвинения, Швейк сказал:
— Теперь вы по крайней мере видите, что военная служба
— не фунт изюма. Я только исполняю свой долг. Влип я в это дело случайно, как и
вы, но мне, как говорится, «улыбнулась фортуна».
— Я бы чего-нибудь выпил! — в отчаянии повторял
оптимист.
Верзила встал и, пошатываясь, подошёл к двери.
— Пусти нас домой, — сказал он Швейку, —
брось дурачиться, голубчик!
— Отойди! — ответил Швейк. — Я должен вас
караулить. Отныне мы незнакомы.
В дверях появился фельдкурат.
— Я… я никак не могу дозвониться в эти самые казармы. А
потому ступайте домой да по… помните у меня, что на службе пьянствовать не…
нельзя! Марш отсюда!
К чести господина фельдкурата будь сказано, что в казармы он
не звонил, так как телефона у него не было, а просто говорил в настольную
электрическую лампу.
II
Уже третий день Швейк служил в денщиках у фельдкурата Отто
Каца и за это время видел его только один раз. На третий день пришёл денщик
поручика Гельмиха и сказал Швейку, чтобы тот шёл к ним за фельдкуратом.
По дороге денщик рассказал Швейку, что фельдкурат поссорился
с поручиком Гельмихом и разбил пианино. Фельдкурат в доску пьян и не хочет идти
домой, а поручик Гельмих, тоже пьяный, всё-таки выкинул его на лестницу, и тот
сидит у двери на полу и дремлет.
Прибыв на место, Швейк как следует встряхнул фельдкурата.
Тот замычал и открыл глаза. Швейк взял под козырёк и отрапортовал:
— Честь имею явиться, господин фельдкурат!
— А что… вам… здесь надо?
— Осмелюсь доложить, я пришёл за вами, господа
фельдкурат. Я должен был прийти.
— Должны были прийти за мной? А куда мы пойдём?
— Домой, господин фельдкурат.
— А зачем мне идти домой? Разве я не дома?
— Никак нет, господин фельдкурат, вы — на лестнице в
чужом доме.
— А как… как я… сюда попал?
— Осмелюсь доложить, вы были в гостях.
— В… гостях… в го… гостях я не… не был. Вы… о…
ошибаетесь…
Швейк приподнял фельдкурата и прислонил его к стене.
Фельдкурат шатался из стороны в сторону, наваливался на Швейка и всё время
повторял, глупо улыбаясь:
— Я у вас сейчас упаду…
Наконец Швейку удалось прислонить его к стене, но в этом
новом положении фельдкурат опять задремал.
Швейк разбудил его.
— Что вам угодно? — спросил фельдкурат, делая
тщетную попытку съехать по стене и сесть на пол.
— Кто вы такой?
— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, —
ответил Швейк, снова прислоняя фельдкурата к стене, — я ваш денщик.
— Нет у меня никаких денщиков, — с трудом
выговаривал фельдкурат, пытаясь упасть на Швейка, — и я не фельдкурат. Я
свинья!.. — прибавил он с пьяной откровенностью. — Пустите меня,
сударь, я с вами не знаком!
Короткая борьба окончилась решительной победой Швейка,
который воспользовался этим для того, чтобы стащить фельдкурата с лестницы в
парадное, где тот, однако, оказал серьёзное сопротивление, не желая, чтобы его
вытащили на улицу.
— Я с вами, сударь, не знаком, — уверял он,
сопротивляясь Швейку. — Знаете Отто Каца? Это — я.
— Я у архиепископа был! — орал он немного погодя
за дверью. — Сам Ватикан проявляет интерес к моей персоне. Понимаете?!
Швейк отбросил «осмелюсь доложить» и заговорил с
фельдкуратом в интимном тоне.
— Отпусти руку, говорят, — сказал он, — а не
то дам раза! Идём домой — и баста! Не разговаривать!
Фельдкурат отпустил дверь и навалился на Швейка.
— Тогда пойдём куда-нибудь. Только к «Шугам» я не
пойду, я там остался должен.
Швейк вытолкал фельдкурата из парадного и поволок его по тротуару
к дому.
— Это что за фигура? — полюбопытствовал один из
прохожих.
— Это мой брат, — пояснил Швейк. — Получил
отпуск и приехал меня навестить да на радостях выпил: не думал, что застанет
меня в живых.
Услыхав последнюю фразу, фельдкурат промычал мотив из
какой-то оперетки, перевирая его до невозможности. Потом выпрямился и обратился
к прохожим:
— Кто из вас умер, пусть явится в течение трёх дней в
штаб корпуса, чтобы труп его был окроплён святой водой… — и замолк, норовя
упасть носом на тротуар.
Швейк, подхватив фельдкурата под мышки, поволок его дальше.
Вытянув вперёд голову и волоча ноги, как кошка с перешибленным хребтом,
фельдкурат бормотал себе под нос:
— Dominus vobisclim, et cum spiritu tuo. Dominus vobiscurn.
[35]
У стоянки извозчиков Швейк посадил фельдкурата на тротуар,
прислонив его к стене, а сам пошёл договариваться с извозчиками. Один из них
заявил, что знает этого пана очень хорошо, он уже один раз его возил и больше
не повезёт.
