— А вы не знаете, что он про него сказал? —
голосом, полным надежды, спросил Бретшнейдер.
— Этого я вам сказать не могу, этого ещё никто не
осмелился повторить. Но, говорят, его слова были такие ужасные, что один
судейский чиновник, который присутствовал там, с ума спятил, и его ещё до сих
пор держат в изоляции, чтобы ничего не вышло наружу. Это не было обычное
оскорбление государя императора, какие спьяна делаются.
— А какие оскорбления государю императору делаются
спьяна? — спросил Бретшнейдер.
— Прошу вас, господа, перемените тему, — вмешался
трактирщик Паливец. — Я, знаете, этого не люблю. Сбрехнут какую-нибудь
ерунду, а потом человеку неприятности.
— Какие оскорбления наносятся государю императору
спьяна? — переспросил Швейк. — Всякие. Напейтесь, велите сыграть вам
австрийский гимн, и сами увидите, сколько наговорите. Столько насочините о
государе императоре, что, если бы лишь половина была правда, хватило бы ему
позору на всю жизнь. А он, старик, по правде сказать, этого не заслужил.
Примите во внимание: сына Рудольфа он потерял во цвете лет, полного сил, жену
Елизавету у него проткнули напильником, потом не стало его брата Яна Орта, а
брата — мексиканского императора — в какой-то крепости поставили к стенке. А
теперь на старости лет у него дядю подстрелили. Нужно железные нервы иметь. И
после всего этого какой-нибудь забулдыга вспомнит о нём и начнёт поносить. Если
теперь что-нибудь разразится, пойду добровольцем и буду служить государю
императору до последней капли крови! — Швейк основательно хлебнул пива и
продолжал: — Вы думаете, что государь император всё это так оставит? Плохо вы
его знаете. Война с турками непременно должна быть. «Убили моего дядю, так вот
вам по морде!» Война будет, это как пить дать. Сербия и Россия в этой войне нам
помогут. Будет драка!
В момент своего пророчества Швейк был прекрасен. Его
добродушное лицо вдохновенно сияло, как полная луна. Всё у него выходило просто
и ясно.
— Может статься, — продолжал он рисовать будущее
Австрии, — что на нас в случае войны с Турцией нападут немцы. Ведь немцы с
турками заодно. Это такие мерзавцы, других таких в мире не сыщешь. Но мы можем
заключить союз с Францией, которая с семьдесят первого года точит зубы на
Германию, и всё пойдёт как по маслу. Война будет, больше я вам не скажу ничего.
Бретшнейдер встал и торжественно произнёс:
— Больше вам говорить и не надо. Пройдёмте со мною на
пару слов в коридор.
Швейк вышел за агентом тайной полиции в коридор, где его
ждал небольшой сюрприз: собутыльник показал ему орла и заявил, что Швейк
арестован и он немедленно отведёт его в полицию. Швейк пытался объяснить, что
тут, по-видимому, вышла ошибка, так как он совершенно невинен и не обмолвился
ни единым словом, которое могло бы кого-нибудь оскорбить.
Но Бретшнейдер на это заявил, что Швейк совершил несколько
преступлений, среди которых имела место и государственная измена.
Потом оба вернулись в трактир, и Швейк сказал Паливцу:
— Я пил пять кружек пива и съел пару сосисок с
рогаликом. Дайте мне ещё рюмочку сливянки. И мне уже пора идти, так как я
арестован.
Бретшнейдер показал Паливцу своего орла, с минуту глядел на
трактирщика и потом спросил:
— Вы женаты?
— Да.
— А может ваша жена вести дело вместо вас?
— Может.
— Тогда всё в порядке, уважаемый, — весело сказал
Бретшнейдер. — Позовите вашу супругу и передайте ей все дела. Вечером за
вами приедем.
— Не тревожься, — утешал Паливца Швейк. — Я
арестован всего только за государственную измену.
— Но я-то за что? — заныл Паливец. — Ведь я
был так осторожен!
Бретшнейдер усмехнулся и с победоносным видом пояснил:
— За то, что вы сказали, будто на государя императора
гадили мухи. Вам этого государя императора вышибут из головы.
Швейк покинул трактир «У чаши» в сопровождении агента тайной
полиции. Когда они вышли на улицу, Швейк, заглядывая ему в лицо, спросил со
своей обычной добродушной улыбкой:
— Мне сойти с тротуара?
— Зачем?
— Раз я арестован, то не имею права ходить по тротуару.
Я так полагаю.
Входя в ворота полицейского управления, Швейк заметил:
— Славно провели время! Вы часто бываете «У чаши»?
В то время как Швейка вели в канцелярию полиции, в трактире
«У чаши» пан Паливец передавал дела своей плачущей жене, своеобразно утешая её:
— Не плачь, не реви! Что они могут мне сделать за
обгаженный портрет государя императора?
Так очаровательно и мило вступил в мировую войну бравый
солдат Швейк. Историков заинтересует, как сумел он столь далеко заглянуть в
будущее. Если позднее события развернулись не совсем так, как он излагал «У
чаши», то мы должны иметь в виду, что Швейк не получил нужного дипломатического
образования.
Глава II.
Бравый солдат Швейк в полицейском управлении
БРАВЫЙ СОЛДАТ ШВЕЙК В ПОЛИЦЕЙСКОМ УПРАВЛЕНИИ
Сараевское покушение наполнило полицейское управление
многочисленными жертвами. Их приводили одну за другой, и старик инспектор,
встречая их в канцелярии для приёма арестованных, добродушно говорил:
— Этот Фердинанд вам дорого обойдётся!
Когда Швейка заперли в одну из бесчисленных камер в первом
этаже, он нашёл там общество из шести человек. Пятеро сидели вокруг стола, а в
углу на койке, как бы сторонясь всех, сидел шестой — мужчина средних лет. Швейк
начал расспрашивать одного за другим, за что кого посадили. От всех пяти,
сидевших за столом, он получил почти один и тот же ответ.
— Из-за Сараева.
— Из-за Фердинанда.
— Из-за убийства эрцгерцога.
— За Фердинанда.
— За то, что в Сараеве прикончили эрцгерцога.
Шестой, — он всех сторонился, — заявил, что не
желает иметь с этими пятью ничего общего, чтобы на него не пало подозрения, —
он сидит тут всего лишь за попытку убийства голицкого мельника с целью грабежа.
Швейк подсел к обществу заговорщиков, которые уже в десятый
раз рассказывали друг другу, как попали в тюрьму.
Все, кроме одного, были схвачены либо в трактире, либо в
винном погребке, либо в кафе. Исключение составлял необычайно толстый господин
с заплаканными глазами в очках; он был арестован у себя на квартире, потому что
за два дня до сараевского покушения заплатил по счёту за двух сербских
студентов-техников «У Брейшки», а кроме того, агент Брикси видел его, пьяного,
в обществе этих студентов в «Монмартре» на Ржетезовой улице, где, как
преступник сам подтвердил в протоколе своей подписью, он тоже платил за них по
счёту.
