Наконец раздалось: «Zum Gebet!»,
[43]
поднялась пыль, и серый квадрат военных мундиров преклонил колени перед
спортивным кубком поручика Витингера, который он выиграл в состязании в беге на
дистанции Вена — Медлинг.
Чаша была полна, и каждая манипуляция фельдкурата
сопровождалась сочувственными возгласами солдат.
— Вот это глоток! — прокатывалось по рядам.
Обряд был повторён дважды. Затем снова раздалась команда:
«На молитву!», хор грянул «Храни нам, боже, государя». Потом последовало
«Стройся!» и «Шагом марш!»
— Собирайте манатки, — сказал Швейку фельдкурат,
кивнув на походный алтарь. — Нам нужно всё развезти владельцам.
Они поехали на том же извозчике и честно вернули всё, кроме
бутылки церковного вина.
Когда они вернулись домой и в наказание за медленную езду
отправили несчастного извозчика рассчитываться в комендантское управление,
Швейк обратился к фельдкурату:
— Осмелюсь спросить, господин фельдкурат, должен ли
министрант быть того же вероисповедания, что и священник, которому он
прислуживает?
— Конечно, — ответил фельдкурат, — Иначе
обедня будет недействительна.
— Господин фельдкурат! Произошла крупная ошибка, —
заявил Швейк. — Ведь я — вне вероисповедания. Не везёт мне, да и только!
Фельдкурат взглянул на Швейка, с минуту молчал, потом
похлопал его по плечу и сказал:
— Выпейте церковного вина, которое там от меня осталось
в бутылке, и считайте себя вновь вступившим в лоно церкви.
Глава XII
Религиозный диспут
Случалось, Швейк по целым дням не видал пастыря солдатских
душ. Свои духовные обязанности фельдкурат перемежал с кутежами и лишь изредка
заходил домой, весь перемазанный и грязный, словно кот после прогулок по
крышам. Возвращаясь домой, если он ещё вообще в состоянии был говорить,
фельдкурат перед сном беседовал со Швейком о высоких материях, о духовном
экстазе и о радости мышления, а иногда даже пытался декламировать Гейне. Швейк
отслужил с фельдкуратом ещё одну полевую обедню, у сапёров, куда по ошибке был
приглашён и другой фельдкурат, бывший школьный законоучитель, чрезвычайно
набожный человек. Он очень удивлённо взглянул на своего коллегу Каца, когда тот
предложил ему глоток коньяку из швейковской фляжки — Швейк всегда носил её
с собой во время исполнения религиозных церемоний.
— Недурной коньяк, — сказал Отто Кац. —
Выпейте и поезжайте домой. Я сам всё сделаю. Сегодня мне нужно побыть на свежем
воздухе, а то что-то голова болит.
Набожный фельдкурат покачал головой и уехал, а Кац, как
всегда, блестяще справился со своей ролью. На этот раз он претворил в кровь
господню вино с содовой водой, и проповедь затянулась несколько дольше
обыкновенного, причём каждое третье слово её составляли «и так далее» и
«несомненно».
— Солдаты! Сегодня вы уезжаете на фронт и так далее.
Обратите же сердца ваши к богу и так далее. Несомненно. Никто не знает, что с
вами будет. Несомненно. И так далее.
«Так далее» и «несомненно» гремело у алтаря вперемежку с
богом и со всеми святыми.
В экстазе и ораторском пылу фельдкурат произвёл принца
Евгения Савойского в святого, который будет охранять сапёров при постройке
понтонных мостов.
Тем не менее полевая обедня окончилась без всяких
неприятностей — мило и весело. Сапёры позабавились на славу.
На обратном пути Швейка с фельдкуратом не хотели пустить со
складным алтарём в трамвай. Но Швейк пригрозил кондуктору:
— Смотри, тресну тебя этим святым алтарём по башке!
Добравшись наконец домой, они обнаружили, что по дороге
потеряли дароносицу.
— Неважно, — махнул рукой Швейк. — Первые
христиане служили обедни и без дароносицы. А если мы дадим объявление, то
нашедший потребует от нас вознаграждения. Будь это деньги, вряд ли бы кто их
вернул. Впрочем, встречаются и такие чудаки, У нас в полку в Будейовицах служил
один солдат, хороший парень, но дурак. Нашёл он как-то на улице шестьсот крон и
сдал их в полицию. О нём даже в газетах писали: вот, дескать, какой честный
человек. Ну и нажил он себе сраму! Никто с ним и разговаривать не хотел. Все
как один повторяли: «Балда, что за глупость ты выкинул? За это тебе всю жизнь
краснеть придётся, если в тебе хоть капля совести осталась». Была у него
девочка, так и та с ним разговаривать перестала. А когда он приехал домой в
отпуск, то приятели из-за этой истории выкинули его во время танцульки из
трактира. Парень высох весь, стал задумываться и, наконец, бросился под поезд…
А вот ещё случай. Портной с нашей улицы нашёл золотое кольцо. Его предупреждали
— не отдавай в полицию, а он ладит своё. В полиции его приняли очень ласково,
дескать, заявление об утере золотого кольца с бриллиантом к ним уже поступило.
Но потом посмотрели на камень и говорят: «Послушайте, милый человек, да ведь
это стекло, а не бриллиант. Сколько вам за тот бриллиант дали. Знаем мы таких
честных заявителей!» В конце концов выяснилось, что ещё один человек потерял
кольцо с поддельным бриллиантом (какая-то там семейная реликвия). Но портному
пришлось всё-таки отсидеть три дня, потому что в расстройстве он нанёс
оскорбление полиции. Законное вознаграждение он всё-таки получил, десять
процентов, то есть одну крону двадцать геллеров, — цена-то этому хламу
была двенадцать крон. Так это законное вознаграждение он запустил в лицо
владельцу кольца, тот подал на него в суд за оскорбление личности, и с портного
взяли десять крон штрафу. После этого портной всюду говорил, что с каждого
честного заявителя надо брать двадцать пять крон штрафу; таких, мол, нужно избивать
до полусмерти и всенародно сечь для примера, чтобы все знали, как поступать в
таких случаях… По-моему, нашу дарохранительницу никто нам не вернёт, хотя на
ней и есть сзади полковая печать. С воинскими вещами никто связываться не
захочет. Уж лучше бросить их в воду, чтобы не было канители… Вчера в трактире
«У золотого венка» разговорился я с одним человеком из провинции, ему уже
пятьдесят шесть лет. Он приехал в Новую Паку узнать в управлении округа, почему
у него реквизировали бричку. На обратном пути, когда его уже выкинули из
управления округа, он остановился посмотреть на военный обоз, который только
что приехал и стоял на площади. Какой-то парень — он вёз консервы для армии —
попросил его минутку постеречь лошадей, да больше и не вернулся. Когда обоз
тронулся, моему знакомому пришлось вместе со всеми ехать до самой Венгрии, а в
Венгрии он сам попросил одного постеречь воз и только этим и спасся, а то бы
его и в Сербию затащили. Вернулся он сам не свой и теперь с военными делами не
желает больше связываться.
Вечером их навестил набожный фельдкурат, который утром тоже
собирался служить полевую обедню у сапёров. Это был фанатик, стремившийся
каждого человека приблизить к богу. Ещё будучи учителем закона божьего, он
развивал в детях религиозные чувства с помощью подзатыльников, и газеты иногда
помещали о нём заметки под разными заголовками, вроде «Жестокий законоучитель»
или «Законоучитель, раздающий подзатыльники». Но законоучитель был убеждён, что
ребёнок усвоит катехизис лучше всего по системе розог.
