— Некоторые учёные объясняют войну появлением пятен на
солнце. Как только появится этакое пятно, всегда на земле происходит что-нибудь
страшное. Взятие Карфагена…
— Оставьте свою учёность при себе, — перебил его
отделённый командир. — Подметите-ка лучше пол, сегодня ваша очередь. Какое
нам дело до этого дурацкого пятна на солнце! Хоть бы их там двадцать было, из
них себе шубы не сошьёшь!
— Пятна на солнце действительно имеют большое
значение, — вмешался Швейк. — Однажды появилось на солнце пятно, и в
тот же самый день меня избили в трактире «У Банзетов», в Пуслях. С той поры,
перед тем как куда-нибудь пойти, я смотрю в газету, не появилось ли опять
какое-нибудь пятно. Стоит появиться пятну — «прощаюсь, ангел мой, с тобою», я
никуда не хожу и пережидаю. Когда вулкан Монпеле уничтожил целый остров Мартинику,
один профессор написал в «Национальной политике», что давно уже предупреждал
читателей о большом пятне на солнце. А «Национальная политика» вовремя не была
доставлена на этот остров. Вот они и загремели!
Между тем фельдкурат встретил наверху в канцелярии одну даму
из «Союза дворянок по религиозному воспитанию нижних чинов», старую, противную
фурию, которая с самого утра ходила по госпиталю и направо и налево раздавала
образки святых. Раненые и больные солдаты бросали их в плевательницы.
Она раздражала всех своей глупой болтовнёй о том, что
нужно-де искренне сокрушаться о своих грехах и исправиться, дабы после смерти
милосердный бог даровал вечное спасение. Она была бледна, когда разговаривала с
фельдкуратом:
— Эта война, вместо того чтобы облагораживать солдат,
делает из них зверей.
Внизу больные показали ей язык и сказали, что она «харя» и
«валаамова ослица».
— Das ist wirklich schrecklich, Herr Feldkurat. Das
Volk ist verdorben.
[44]
И она стала распространяться о том, как представляет себе
религиозное воспитание солдата. Только тогда солдат доблестно сражается за
своего государя императора, когда верит в бога и полон религиозных чувств.
Только тогда он не боится смерти, когда знает, что его ждёт рай.
Болтунья наговорила ещё кучу подобных же благоглупостей, и
было видно, что она не намерена отпускать фельдкурата. Однако фельдкурат отнюдь
не галантно распрощался с ней.
— Мы едем домой, Швейк! — крикнул он в караульное
помещение.
Обратно они ехали без всякой торжественности.
— В следующий раз пусть едет соборовать кто
хочет, — сказал фельдкурат. — Приходится торговаться из-за каждой
души, которую ты желаешь спасти. Только и занимаются бухгалтерией! Сволочи!
Увидев в руках Швейка бутылочку с «освящённым елеем», он
нахмурился:
— Лучше всего, Швейк, если вы этим маслом мне и себе
смажете сапоги.
— Я ещё попробую смазать этим дверной замок, —
прибавил Швейк, — а то он ужасно скрипит, когда вы ночью приходите домой.
Так, не начавшись, закончилось соборование.
Глава XIV
Швейк в денщиках у поручика Лукаша
I
Недолго длилось счастье Швейка. Жестокая судьба прервала его
приятельские отношения с фельдкуратом. Если до сих пор фельдкурат был личностью
симпатичной, то последний его поступок сорвал с него эту маску.
Фельдкурат продал Швейка поручику Лукашу, или, точнее
говоря, проиграл его в карты: так некогда продавали в России крепостных.
Произошло всё это совершенно случайно. У поручика Лукаша
собралась однажды тёплая компания. Играли в «двадцать одно». Фельдкурат всё
проиграл и заявил:
— Сколько дадите мне в долг под моего денщика? Страшный
болван, но фигура презанятная, нечто non plus ultra.
[45]
Ручаюсь, что такого денщика ни у кого из вас ещё не было.
— Даю сто крон, — предложил поручик Лукаш. —
Если до послезавтра их не вернёшь, то пошлёшь мне этот редкостный экземпляр.
Мой денщик отвратительный тип — вечно вздыхает, пишет домой письма и при этом
ворует всё, что попало. Бил я его — не действует. Каждый раз при встрече
получает от меня подзатыльники, но и это не помогает. Я вышиб ему два передних
зуба — и это его не исправило.
— Идёт, — легкомысленно согласился
фельдкурат. — Послезавтра получишь или сто крон, или Швейка.
Он проиграл и эти сто крон и, опечаленный, побрёл домой.
Отто Кац прекрасно знал и нисколько не сомневался, что до послезавтра ему нигде
денег не раздобыть и что, собственно говоря, он гнусно и вместе с тем дёшево
продал Швейка.
«Нужно было взять двести крон», — упрекал он себя.
Садясь же в трамвай, который через несколько минут должен был довезти его до
дому, он ощутил угрызения совести и почувствовал приступ сентиментальности.
«Это некрасиво с моей стороны, — думал он, звоня к себе
в квартиру. — Как я теперь посмотрю в его глупые добрые глаза…»
— Милый Швейк, — сказал он, входя в
комнату, — со мной нынче произошёл необыкновенный случай. Мне чертовски не
везло в игре. Понимаете, пошёл ва-банк, на руках у меня туз, прикупаю десятку.
У банкомёта на руках был всего валет, и всё-таки он тоже набрал до двадцати
одного. Потом я несколько раз ставил на туза или на десятку, и каждый раз у
банкомёта было столько же. Просадил все деньги… Он замялся.
— …и наконец проиграл вас. Взял под вас сто крон в
долг, и если до послезавтра их не верну, то вы будете принадлежать уже не мне,
а поручику Лукашу. Мне, право, очень жаль…
— Сто крон у меня найдётся, — сказал Швейк. —
Могу вам одолжить.
— Давайте их сюда, — оживился фельдкурат. — Я
их сейчас же отнесу Лукашу. Мне, право, не хотелось бы с вами расстаться.
Лукаш был немало удивлён, снова увидев фельдкурата у себя.
— Пришёл заплатить тебе долг, — заявил фельдкурат
с победоносным видом. — Дайте-ка и мне карту.
— А ну-ка… — сказал он, когда пришла его
очередь. — Всего очко перебрал, — добавил он. — Ну, значит,
играю, — сказал он, когда подошёл следующий круг. — Покупаю! Стоп!
— Двадцать, — объявил банкомёт.
— А у меня девятнадцать, — произнёс фельдкурат
тихо, внося в банк последние сорок крон из сотни, которую одолжил ему Швейк,
чтобы откупиться от нового рабства.
Возвращаясь домой, фельдкурат пришёл к убеждению, что всему
конец, что Швейка ничто не может спасти и что ему предопределено служить у
поручика Лукаша.
