Когда ординарец в передней хотел доложить о цели своего
прихода, поручик сдавленным голосом сказал:
— Слышал уже.
И ушёл, бросив на Швейка уничтожающий взгляд. Это был не
рапорт, а кое-что похуже. Когда поручик вошёл в кабинет полковника, тот,
нахмурившись, сидел в кресле.
— Два года тому назад, поручик, — сказал
он, — вы просили о переводе в Девяносто первый полк в Будейовицы. Знаете
ли вы, где находятся Будейовицы? На Влтаве. Да. На Влтаве, и впадает в неё там
Огрже или что-то в этом роде. Город большой, я бы сказал: гостеприимный, и,
если не ошибаюсь, есть там набережная. Известно ли вам, что такое набережная?
Набережная — это каменная стена, построенная над водой. Да. Впрочем, это к делу
не относится. Мы производили там манёвры.
Полковник помолчал и, глядя на чернильницу, быстро перешёл
на другую тему:
— Пёс мой у вас испортился. Ничего не хочет жрать… Ну
вот! Муха попала в чернильницу. Это удивительно — зимой мухи попадают в
чернильницу. Непорядок!
«Да говори уж наконец, старый хрыч!» — подумал поручик.
Полковник встал и прошёлся несколько раз по кабинету.
— Я долго обдумывал, господин поручик, как мне с вами
поступить, чтобы подобные факты не повторялись, и тут я вспомнил, что вы
выражали желание перевестись в Девяносто первый полк. Главный штаб недавно
поставил нас в известность о том, что в Девяносто первом полку ощущается
большой недостаток в офицерском составе из-за того, что офицеров перебили
сербы. Даю вам честное слово, что в течение трёх дней вы будете в Девяносто
первом полку в Будейовицах, где формируются маршевые батальоны. Можете не
благодарить. Армии нужны офицеры, которые…
И, не зная, что прибавить, он взглянул на сказал:
— Уже половина одиннадцатого, пора принимать полковой
рапорт.
На этом приятный разговор был закончен, и у поручика отлегло
от сердца, когда он вышел из кабинета. Поручик направился в школу
вольноопределяющихся и объявил, что в ближайшие дни он отправляется на фронт и
по этому случаю устраивает прощальную вечеринку на Неказанке. Вернувшись домой,
он многозначительно спросил у Швейка:
— Известно ли вам, Швейк, что такое маршевый батальон?
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, маршевый батальон
— это «маршбатяк», а маршевая рота — «маршка». Мы это всегда сокращаем.
— Итак, объявляю вам, Швейк, — торжественно
провозгласил поручик, — что мы вместе отправимся в «маршбатяк», если вам
нравится такое сокращение. Но не воображайте, что на фронте вы будете
выкидывать такие же глупости, как здесь. Вы довольны?
— Так точно, господин обер-лейтенант, страшно
доволен, — ответил бравый солдат Швейк. — Как это будет прекрасно,
когда мы с вами оба падём на поле брани за государя императора и всю августейшую
семью!
Послесловие к первой части «В тылу»
Заканчивая первую часть «Похождений бравого солдата Швейка»
(«В тылу»), сообщаю читателям, что вскоре появятся две следующие части
— «На фронте» и «В плену». В этих частях и солдаты и штатские тоже будут
говорить и поступать так, как они говорят и поступают в действительности.
Жизнь — не школа для обучения светским манерам. Каждый
говорит как умеет. Церемониймейстер доктор Гут говорит иначе, чем хозяин
трактира «У чаши» Паливец. А наш роман не пособие о том, как держать себя в
свете, и не научная книга о том, какие выражения допустимы в благородном
обществе. Это — историческая картина определённой эпохи.
Если необходимо употребить сильное выражение, которое
действительно было произнесено, я без всякого колебания привожу его здесь.
Смягчать выражения или применять многоточие я считаю глупейшим лицемерием. Ведь
эти слова употребляют и в парламенте.
Правильно было когда-то сказано, что хорошо воспитанный
человек может читать всё. Осуждать то, что естественно, могут лишь люди духовно
бесстыдные, изощрённые похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не
смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова.
Несколько лет назад я читал рецензию на одну повесть. Критик
выходил из себя по поводу того, что автор написал: «Он высморкался и вытер
нос». Это, мол, идёт вразрез с тем эстетическим и возвышенным, что должна
давать народу литература.
Это только один, притом не самый яркий пример того, какие
ослы рождаются под луной.
Люди, которых коробит от сильных выражений, просто трусы,
пугающиеся настоящей жизни, и такие слабые люди наносят наибольший вред
культуре и общественной морали. Они хотели бы превратить весь народ в
сентиментальных людишек, онанистов псевдокультуры типа св. Алоиса. Монах
Евстахий в своей книге рассказывает, что когда св. Алоис услышал, как один
человек с шумом выпустил газы, он ударился в слёзы, и только молитва его
успокоила.
Такие типы на людях страшно негодуют, но с огромным
удовольствием ходят по общественным уборным и читают непристойные надписи на
стенках.
Употребив в своей книге несколько сильных выражений, я
просто запечатлел то, как разговаривают между собой люди в действительности.
Нельзя требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался
так же изысканно, как госпожа Лаудова, доктор Гут, госпожа Ольга Фастрова и ряд
других лиц, которые охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой
салон, по паркету которого расхаживают люди во фраках и белых перчатках;
разговаривают они на изысканном языке и культивируют утончённую салонную
мораль, а за ширмой этой морали салонные львы предаются самому гадкому и
противоестественному разврату.
* * *
Пользуюсь случаем сообщить здесь, что трактирщик Паливец
жив. Он переждал войну в тюрьме и остался таким же, каким был во время
приключения с портретом императора Франца-Иосифа.
Прочитав о себе в моей книжке, он навестил меня и потом
купил больше двадцати экземпляров первого выпуска, роздал их своим знакомым и
таким образом содействовал распространению этой книги.
Ему доставило громадное удовольствие всё, что я о нём
написал, выставив его как всем известного грубияна. «Меня уже никто не
переделает, — сказал он мне. — Я всю жизнь выражался грубо и говорил
то, что думал, и впредь так буду говорить. Я и не подумаю затыкать себе глотку
из-за какой-то ослицы. Нынче я стал знаменитым».
Его уважение к себе возросло. Его слава зиждется на
нескольких сильных выражениях. Это его вполне удовлетворяет. Если бы,
предположим, точно и верно воспроизведя его манеру говорить, я захотел бы тем
самым поставить ему на вид, так, мол, выражаться не следует (что, конечно, в
мои намерения не входило), я безусловно оскорбил бы этого порядочного человека.
Употребляя первые попавшиеся выражения, он, сам того не зная,
просто и честно выразил протест чеха против всякого рода низкопоклонства.
Неуважение к императору и к приличным выражениям было у него в крови.
