— Я видит фас всё фремя сидеть, пить, не ехать, только
пить, зольдат!
— Нет у меня документов, миляга, — ответил Швейк. —
Господин поручик Лукаш из Девяносто первого полка взял их с собой, а я остался
тут, на вокзале.
— Was ist das Wort «миляга»?
[57]
—
спросил по-немецки фельдфебель у одного из своей свиты, старого ополченца. Тот,
видно, нарочно всё перевирал своему фельдфебелю и спокойно ответил:
— «Миляга» — das ist wie «Herr Feldwebl».
[58]
Фельдфебель возобновил разговор со Швейком:
— Документ долшен каждый зольдат. Пез документ посадить
auf Bahnhofs-Militarkommando der lausigen Bursch, wie einen tollen Hund.
[59]
Швейка отвели в комендатуру при станции. В караульном
помещении он нашёл команду, состоявшую из солдат вроде старого ополченца,
который так ловко перевёл слово «миляга» на немецкий язык своему прирождённому
врагу — начальнику-фельдфебелю.
Караульное помещение было украшено литографиями, которые
военное министерство в ту пору рассылало по всем учреждениям, где бывали
солдаты, по казармам и военным училищам.
Первое, что бросилось бравому солдату Швейку в глаза, была
картина, изображающая, согласно надписи на ней, как командующий взводом
Франтишек Гаммель и отделённые командиры Паульгарт и Бахмайер Двадцать первого
стрелкового его величества полка призывают солдат к стойкости. На другой стене
висел лубок с надписью:
«УНТЕР-ОФИЦЕР 5-ГО ГОНВЕДСКОГО ГУСАРСКОГО ПОЛКА ЯН ДАНКО
РАЗВЕДЫВАЕТ РАСПОЛОЖЕНИЕ НЕПРИЯТЕЛЬСКИХ БАТАРЕЙ».
Ниже, направо, висел плакат:
«ПРИМЕРЫ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ ДОБЛЕСТИ».
Текст к этим плакатам с вымышленными примерами
исключительной доблести сочиняли призванные на войну немецкие журналисты.
Такими плакатами старая, выжившая из ума Австрия хотела воодушевить солдат. Но
солдаты ничего не читали: когда им на фронт присылали подобные образцы
храбрости в виде брошюр, они свёртывали из них козьи ножки или же находили им
ещё более достойное применение, соответствующее художественной ценности и
самому духу этих «образцов доблести».
Пока фельдфебель ходил искать какого-нибудь офицера, Швейк
прочёл на плакате:
«ОБОЗНИК РЯДОВОЙ ИОСИФ БОНГ».
Санитары относили тяжелораненых к санитарным повозкам,
стоявшим в готовности в неприметной ложбине. По мере того как повозки
наполнялись, тяжелораненых отправляли к перевязочному пункту. Русские,
обнаружив местонахождение санитарного отряда, начали обстреливать его
гранатами. Конь обозного возчика Иосифа Бонга, состоявшего при императорском
третьем санитарном обозном эскадроне, был убит разрывным снарядом. «Бедный мой
Сивка, пришёл тебе конец!» — горько причитал Иосиф Бонг. В этот момент он сам
был ранен осколком гранаты. Но, несмотря на это, Иосиф Бонг выпряг павшего коня
и оттащил тяжёлую большую повозку в укрытие. Потом он вернулся за упряжью
убитого коня. Русские продолжали обстрел. «Стреляйте, стреляйте, проклятые
злодеи, я всё равно не оставлю здесь упряжки!» И, ворча, он продолжал снимать с
коня упряжь. Наконец он дотащился с упряжью обратно к повозкам. Санитары
набросились на него с ругательствами за длительное отсутствие. «Я не хотел
бросать упряжи — ведь она почти новая. Жаль, думаю, пригодится», —
оправдывался доблестный солдат, отправляясь на перевязочный пункт; только там
он заявил о своём ранении. Немного времени спустя ротмистр украсил его грудь серебряной
медалью «За храбрость»!
Прочтя плакат и видя, что фельдфебель ещё не возвращается,
Швейк обратился к ополченцам, находившимся в караульном помещении:
— Прекрасный пример доблести! Если так пойдёт дальше, у
нас в армии будет только новая упряжь. В Праге, в «Пражской официальной газете»
я тоже читал об одной обозной истории, ещё получше этой. Там говорилось о
вольноопределяющемся докторе Йозефе Вояне. Он служил в Галиции, в Седьмом
егерском полку. Когда дело дошло до штыкового боя, попала ему в голову пуля.
Вот понесли его на перевязочный пункт, а он как заорёт, что не даст себя
перевязывать из-за какой-то царапины, и полез опять со своим взводом в атаку. В
этот момент ему оторвало ступню. Опять хотели его отнести, но он, опираясь на
палку, заковылял к линии боя и палкой стал отбиваться от неприятеля. А тут
возьми да и прилети новая граната, и оторвало ему руку, аккурат ту, в которой
он держал палку! Тогда он перебросил эту палку в другую руку и заорал, что это
им даром не пройдёт! Бог знает чем бы всё это кончилось, если б шрапнель не
уложила его наповал. Возможно, он тоже получил бы серебряную медаль за
доблесть, не отделай его шрапнель. Когда ему снесло голову, она ещё некоторое
время катилась и кричала: «Долг спеши, солдат, скорей исполнить свой, даже если
смерть витает над тобой!»
— Чего только в газетах не напишут, — заметил один
из караульной команды. — Небось сам сочинитель и часу не вынес, отупел бы
от всего этого.
Ополченец сплюнул.
— Был у нас в Чаславе один редактор из Вены, немец.
Служил прапорщиком. По-чешски с нами не хотел разговаривать, а когда
прикомандировали его к «маршке», в которой были сплошь одни чехи, сразу
по-чешски заговорил.
В дверях появилась сердитая физиономия фельдфебеля:
— Wenn man иду drei Minuten weg, da hort man nichts
anderes als: «По-цешски, цехи».
[60]
И, уходя (очевидно, в буфет), приказал унтер-офицеру из
ополченцев отвести этого вшивого негодяя (он указал на Швейка) к подпоручику,
как только тот придёт.
— Господин подпоручик, должно быть, опять с
телеграфисткой со станции развлекается, — сказал унтер-офицер после ухода
фельдфебеля. — Пристаёт к ней вот уже две недели и каждый день приходит с
телеграфа злой как бес и говорит:
— Das ist aber eine Hure, sie will nicht mit mir
schlafen.
[61]
Подпоручик и на этот раз пришёл злой как бес. Слышно было,
как он хлопает по столу книгами.
— Ничего не поделаешь, брат, придётся тебе пойти к
нему, — посочувствовал Швейку унтер. — Через его руки немало уже
солдат прошло и старых и молодых. — И он ввёл Швейка в канцелярию, где за
столом, на котором были разбросаны бумаги, сидел молодой подпоручик свирепого
вида.
Увидев Швейка в сопровождении унтера, он протянул
многообещающе:
— Ага!..
