И пока пастух сливал с картошки воду и наливал в общую миску
кислого овечьего молока, бродяга продолжал вспоминать, как жандармы свою власть
показывали.
— В Липнице жандармский вахмистр жил под самым замком,
квартировал прямо в жандармском отделении. А я, старый дурак, думал, что
жандармское отделение всегда должно стоять на видном месте, на площади или
где-нибудь в этом роде, а никак, не в глухом переулке. Обхожу я раз дома на
окраине. На вывески-то не смотришь. Дом за домом, так идёшь. Наконец в одном
доме отворяю я дверь на втором этаже и докладываю о себе: «Подайте Христа ради
убогому страннику…» Светы мои! Ноги у меня отнялись: гляжу — жандармский
участок! Вдоль стены винтовки, на столе распятие, на шкафу реестры, государь
император над столом прямо на меня уставился. Я и пикнуть не успел, а вахмистр
подскочил ко мне да ка-ак даст по морде! Полетел я со всех лестниц, так и не
останавливался до самых Кейжлиц. Вот, брат, какие у жандармов права!
Все занялись едой и скоро разлеглись в натопленной избушке
на лавках спать.
Среди ночи Швейк встал, тихо оделся и вышел. На востоке
всходил месяц, и при его бледном свете Швейк зашагал на восток, повторяя про
себя: «Не может этого быть, чтобы я не попал в Будейовицы!»
Выйдя из леса, Швейк увидел справа какой-то город и поэтому
повернул на север, потом опять на юг и опять вышел к какому-то городу. Это были
Водняны. Швейк ловко обошёл его стороной, лугами, и первые лучи солнца
приветствовали его на покрытых снегом склонах гор неподалёку от Противина.
— Вперёд! — скомандовал сам себе бравый солдат
Швейк. — Долг зовёт. Я должен попасть в Будейозице.
Но по несчастней случайности, вместо того чтобы идти от
Противина на юг — к Будейовицам, стопы Швейка направились на север — к Писеку.
К полудню перед ним открылась деревушка. Спускаясь с холма,
Швейк подумал: «Так дальше дело не пойдёт. Спрошу-ка я, как пройти к
Будейовицам».
Входя в деревню, Швейк очень удивился, увидев на столбе
около крайней избы надпись: «Село Путим».
— Вот-те на! — вздохнул Швейк. — Опять Путим!
Ведь я здесь в стогу ночевал.
Дальше он уже ничему не удивлялся. Из-за пруда, из
окрашенного в белый цвет домика, на котором красовалась «курица» (так называли
кое-где государственного орла), вышел жандарм — словно паук, проверяющий свою
паутину.
Жандарм вплотную подошёл к Швейку и спросил только:
— Куда?
— В Будейовицы, в свой полк.
Жандарм саркастически усмехнулся.
— Ведь вы идёте из Будейовиц! Будейовицы-то ваши позади
вас остались.
И потащил Швейка в жандармское отделение.
Путимский жандармский вахмистр был известен по всей округе
тем, что действовал быстро и тактично. Он никогда не ругал задержанных или
арестованных, но подвергал их такому искусному перекрёстному допросу, что и
невинный бы сознался. Для этой цели он приспособил двух жандармов, и
перекрёстный допрос сопровождался всегда усмешками всего жандармского
персонала.
— Криминалистика состоит в искусстве быть хитрым и
вместе с тем ласковым, — говаривал своим подчинённым вахмистр. —
Орать на кого бы то ни было — дело пустое. С обвиняемыми и подозреваемыми нужно
обращаться деликатно и тонко, но вместе с тем стараться утопить их в потоке
вопросов.
— Добро пожаловать, солдатик, — приветствовал
жандармский вахмистр Швейка. — Присаживайтесь, с дороги-то устали небось.
Расскажите, куда путь держите?
Швейк повторил, что идёт в Чешские Будейовицы, в свой полк.
— Вы, очевидно, сбились с пути, — улыбаясь,
заметил вахмистр. — Дело в том, что вы идёте из Чешских Будейовиц, и я
легко могу вам это доказать. Над вами висит карта Чехии. Взгляните: на юг от
нас лежит Противин, южнее Противина — Глубокое, а ещё южнее — Чешские
Будейовицы. Стало быть, вы идёте не в Будейовицы, а из Будейовиц.
Вахмистр приветливо посмотрел на Швейка. Тот спокойно и с
достоинством ответил:
— А всё-таки я иду в Будейовицы.
Это прозвучало сильнее, чем «а всё-таки она вертится!»,
потому что Галилей, без сомнения, произнёс свою фразу в состоянии сильной
запальчивости.
— Знаете что, солдатик! — всё так же ласково
сказал Швейку вахмистр. — Должен вас предупредить — да вы и сами в конце
концов придёте к этому заключению, — что всякое запирательство затрудняет
чистосердечное признание.
— Вы безусловно правы, — сказал Швейк. —
Всякое запирательство затрудняет чистосердечное признание — и наоборот.
— Вот вы уже сами, солдатик, начинаете со мною
соглашаться. Расскажите откровенно, откуда вы вышли, когда направились в ваши
Будейовицы. Говорю «ваши», потому что, по-видимому, существуют ещё какие-то
Будейовицы, которые лежат где-то к северу от Путима и до сих пор не занесены ни
на одну карту.
— Я вышел из Табора.
— А что вы делали в Таборе?
— Ждал поезда на Будейовицы.
— Почему вы не поехали в Будейовицы поездом?
— Потому что у меня не было билета.
— А почему вам как солдату не выдали бесплатный
воинский проездной билет?
— Потому что при мне не было никаких документов.
— Ага, вот оно что! — победоносно обратился
вахмистр к одному из жандармов. — Парень не так глуп, как прикидывается.
Пытается замести следы.
Вахмистр начал снова, как бы не расслышав последних слов
относительно документов:
— Итак, вы вышли из Табора. Куда же вы шли?
— В Чешские Будейовицы.
Выражение лица вахмистра стало несколько строже, и взгляд
упал на карту.
— Можете показать нам на карте, как вышли в Будейовицы?
— Я всех мест не помню. Помню только, что в Путиме я
уже был один раз.
Жандармы выразительно переглянулись.
Вахмистр продолжал допрос:
— Значит, вы были на вокзале в Таборе? Что у вас в
карманах? Выньте всё.
После того как Швейка основательно обыскали и ничего, кроме
трубки и спичек, не нашли, вахмистр спросил: — Скажите, почему у вас
ничего, решительно ничего нет?
— Потому что мне ничего и не нужно.
— Ах ты господи! — вздохнул вахмистр. — Ну и
мука с вами!.. Так вы сказали, что один раз уже были в Путиме. Что вы здесь
делали тогда?
— Я шёл мимо Путима в Будейовицы.
— Видите, как вы путаете. Сами говорите, что шли в
Будейовицы, между тем как мы вам доказали, что вы идёте из Будейовиц.
