Пепка-Прыгни на суде держал себя, как на пастбище или среди
мужиков, на все вопросы блеял козой, а после вынесения приговора крикнул:
«Ме-е!.. Гоп!» — и прыгнул. За это он был наказан в дисциплинарном порядке:
жёсткая постель, одиночка и три дня в неделю на хлеб и воду.
С тех пор у вахмистра не было осведомителя, и ему пришлось
ограничиться тем, что он сам выдумывал себе осведомителя, сообщил по инстанции
вымышленное имя и таким образом повысил свой ежемесячный заработок на пятьдесят
крон, которые он пропивал в трактире «У кота». После десятой кружки его
начинали мучить угрызения совести, пиво казалось горьким, и он слышал от
крестьян всегда одну и ту же фразу: «Что-то нынче наш вахмистр невесёлый,
словно как не в своей тарелке». Тогда он уходил домой, а после его ухода
кто-нибудь всегда говорил: «Видать, наши в Сербии опять обделались — вахмистр
сегодня больно молчаливый».
А вахмистр дома заполнял одну из бесчисленных анкет:
«Настроение среди населения — 1а…»
Часто в ожидании ревизии и расследований вахмистр проводил
долгие бессонные ночи. Ему чудилась петля, вот подводят его к виселице, и в
последний момент сам министр обороны кричит ему снизу, стоя у виселицы:
«Wachmeister, wo ist die Antwort des Zirkulars
[64]
за
№ 1789678/23792 x. y. z.?»
Но всё это осталось позади, теперь совсем другое дело!
Теперь ему казалось, будто из всех углов жандармского отделения к нему несётся
старое охотничье поздравление «ни пуха ни пера». И жандармский вахмистр
Фландерка не сомневался в том, что начальник окружного жандармского управления
похлопает его по плечу и скажет: «Ich gratuliere lhnen, Herr Wachmeister»
[65]
Жандармский вахмистр рисовал в своём воображении картины
одну пленительней другой. В извилинах его чиновничьего мозга вырастали и
проносились отличия, повышения и долгожданная оценка его криминалистических
способностей, открывающих широкую карьеру.
Вахмистр вызвал ефрейтора и спросил его:
— Обед раздобыли?
— Принесли ему копчёной свинины с капустой и кнедликом.
Супа уже не было. Выпил стакан чаю и хочет ещё.
— Дать! — великодушно разрешил вахмистр. —
Когда напьётся чаю, приведите его ко мне.
Через полчаса ефрейтор привёл Швейка, сытого и, как всегда,
довольного.
— Ну как? Понравился вам обед? — спросил вахмистр.
— Обед сносный, господин вахмистр. Только вот капусты
не мешало бы побольше. Да что делать, я знаю, на меня ведь не рассчитывали.
Свинина хорошая, должно быть, домашнего копчения, от домашней свиньи. И чай с
ромом неплохой.
Вахмистр посмотрел на Швейка и начал:
— Правда ли, что в России пьют много чаю? А ром там
тоже есть?
— Ром во всём мире есть, господин вахмистр.
«Начинает выкручиваться, — подумал вахмистр. —
Раньше нужно было думать, что говоришь!» И, интимно наклонясь к Швейку,
спросил:
— А девочки хорошенькие в России есть?
— Хорошенькие девочки во всём мире имеются, господин
вахмистр.
«Ишь ты какой, — снова подумал вахмистр. — Небось
решил вывернуться!» — и выпалил, как из сорокадвухсантиметровки:
— Что вы намеревались делать в Девяносто первом полку?
— Идти с полком на фронт.
Вахмистр с удовлетворением посмотрел на Швейка и подумал:
«Правильно! Самый лучший способ попасть в Россию».
— Задумано великолепно! — с восхищением сказал он,
наблюдая, какое впечатление произведут его слова на Швейка, но не прочёл в его
глазах ничего, кроме полнейшего спокойствия.
«И глазом не моргнёт, — ужаснулся в глубине души
вахмистр. — Ну и выдержка у них! Будь я на его месте, у меня бы после этих
слов ноги ходуном заходили».
— Утром мы отвезём вас в Писек, — проронил он как
бы невзначай. — Вы были когда-нибудь в Писеке?
— В тысяча девятьсот десятом году на императорских
манёврах.
На лице вахмистра заиграла приятная торжествующая улыбка. Он
чувствовал, что в умении допрашивать превзошёл самого себя.
— Вы оставались там до конца манёвров?
— Ясное дело, господин вахмистр. Я был в пехоте.
Швейк продолжал смотреть на вахмистра, который вертелся на
стуле от радости и не мог больше сдерживаться, чтобы не вписать всё в рапорт.
Он вызвал ефрейтора и приказал отвести Швейка, а сам приписал в своём рапорте:
«План его был таков: проникнув в ряды Девяносто первого
пехотного полка, просить немедленно отправить его на фронт; там он при первой
возможности перебежал бы в Россию, ибо видел, что возвращение туда иным путём
благодаря бдительности наших органов невозможно. Вполне вероятно, что он мог бы
с успехом провести в жизнь свои намерения, так как, согласно его показаниям,
полученным путём продолжительного перекрёстного допроса, он ещё в 1910 году
участвовал в качестве рядового в императорских манёврах в окрестностях Писека,
из чего видно, что у него большой опыт в этой области. Позволю себе
подчеркнуть, что собранный мною обвинительный материал является результатом
моей системы перекрёстного допроса».
В дверях появился ефрейтор.
— Господин вахмистр! Он просится в нужник.
— Bajonett auf!
[66]
— скомандовал
вахмистр. — Или нет, приведите его сюда.
— Вам нужно в уборную? — любезно спросил Швейка
вахмистр. — Уж не кроется ли в этом что-нибудь большее?
— Совершенно верно. Мне нужно «по-большому», господин
вахмистр, — ответил Швейк.
— Смотрите, чтобы не случилось чего другого, —
многозначительно сказал вахмистр, пристёгивая кобуру с револьвером. — Я
пойду с вами.
— У меня хороший револьвер, — сообщил он Швейку по
дороге, — семизарядный, абсолютно точно бьёт в цель.
Однако, раньше чем выйти во двор, вахмистр позвал ефрейтора
и тихо сказал ему:
— Примкните штык и, когда он войдёт внутрь, станьте
позади уборной. Как бы он не сделал подкопа через выгребную яму.
Уборная представляла собой обыкновенную маленькую деревянную
будку, которая уныло торчала посреди двора неподалёку от навозной кучи. Это был
старый ветеран, там отправляли естественные потребности целые поколения. Теперь
тут сидел Швейк и придерживал одной рукой верёвочку от двери, между тем как
через заднее окошечко ефрейтор смотрел ему в задницу, следя, как бы он не
сделал подкопа.
