Кёнига подстёгивали, чтобы он зорче следил за лояльностью
населения. Выглядело всё это ужасно. Жёны призванных солдат шли провожать своих
мужей на фронт, — и он наперёд знал, что солдаты обещают своим жёнам не
позволить укокошить себя за славу государя императора.
Чёрно-жёлтые горизонты подёрнулись тучами революции. В
Сербии и на Карпатах солдаты целыми батальонами переходили к неприятелю.
Сдались Двадцать восьмой и Одиннадцатый полки. Последний состоял из уроженцев
Писецкой округи. В этой грозовой предреволюционной атмосфере приехали рекруты
из Воднян с искусственными чёрными гвоздиками. Через писецкий вокзал проезжали
солдаты из Праги и швыряли обратно сигареты и шоколад, которые им подавали в
телячьи вагоны писецкие дамы.
В другой раз, когда через Писек проезжал маршевый батальон,
несколько евреев из Писека закричали в виде приветствия: «Heil! Nieder mit den
Serben!»
[70]
Им так смазали по морде, что они целую неделю
потом не показывались на улице.
А в то время как происходили эти эпизоды, ясно показывающие,
что обычное исполнение на органе в церквах австрийского гимна «Храни нам, боже,
государя!» является ветхой позолотой и всеобщим лицемерием, из жандармских
отделений приходили уже известные ответы A La Путим о том, что всё в полном
порядке, никакой агитации против войны не ведётся, настроение населения 1а, а воодушевление
— 1а, 1в.
— Не жандармы, а городовые! — ругался ротмистр во
время своих объездов. — Вместо того чтобы повысить бдительность на тысячу
процентов, вы постепенно превращаетесь в скотов. — Сделав это
зоологическое открытие, он прибавлял: — Валяетесь дома на печке и думаете: «Mit
ganzern Krieg kann man uns Arsch lecken!»
[71]
Далее следовало перечисление обязанностей несчастных
жандармов и лекция о современном политическом положении и о том, что необходимо
подтянуться, чтобы всё было в порядке. После смелого и яркого наброска
сверкающего идеала жандармского совершенства, направленного к усилению
австрийской монархии, следовали угрозы, дисциплинарные взыскания, переводы и
разносы.
Ротмистр был твёрдо убеждён, что он стоит на страже
государственных интересов, что он что-то спасает и что все жандармы подвластных
ему отделений лентяи, сволочи, эгоисты, подлецы, мошенники, которые ни в чём,
кроме водки, пива и вина, ничего не понимают и, не имея достаточных средств на
пьянство, берут взятки, медленно, но верно расшатывая Австрию.
Единственный человек, которому он доверял, был его
собственный вахмистр из окружного жандармского управления, да и тот всегда в
трактире делал замечания вроде: «Нынче я опять разыграл нашего старого
болвана».
Ротмистр изучал донесение жандармского путимского вахмистра
о Швейке. Перед ним стоял его вахмистр Матейка и в глубине души посылал
ротмистра вместе с его донесениями ко всем чертям, так как внизу, в пивной, его
ждала партия в «шнопс».
— На днях я вам говорил, Матейка, — сказал
ротмистр, — что самый большой болван, которого мне пришлось в жизни
встречать, это вахмистр из Противина. Но, судя по этому донесению, путимский
вахмистр перещеголял того. Солдат, которого привёл этот сукин сын
пропойца-ефрейтор, — помните, они были привязаны друг к другу, как
собаки, — вовсе не шпион. Это вне всякого сомнения, просто он самый что ни
на есть обыкновенный дезертир. Вахмистр в своём донесении порет несусветную
чушь; ребёнку с одного взгляда станет ясно, что он надрызгался, подлец, как
папский прелат. Немедленно приведите этого солдата, — приказал он,
просматривая донесение из Путима. — Никогда в жизни не случалось мне
видеть более идиотского набора слов. Мало того: он посылает сюда этого
подозрительного типа под конвоем такого осла, как его ефрейтор. Плохо меня эта
публика знает! А я могу быть жестоким. До тех пор, пока они со страху раза три
в штаны не наложат, до тех пор все думают, что я из себя верёвки вить позволю!
Ротмистр начал разглагольствовать о том, что жандармы не
обращают внимания на приказы, и по тому, как составляются донесения, видно, что
каждый вахмистр превращает всё в шутку и старается только запутать дело.
Когда сверху обращают внимание вахмистров на то, что не
исключена возможность появления в их районе разведчиков, жандармские вахмистры
начинают вырабатывать этих разведчиков оптом. Если война продлится, то все
жандармские отделения превратятся в сумасшедшие дома. Пусть канцелярия отправит
телеграмму в Путим, чтобы вахмистр явился завтра в Писек. Он выбьет ему из
башки это «событие, огромной важности», о котором тот пишет в своём донесении.
— Из какого полка вы дезертировали? — встретил
ротмистр Швейка.
— Ни из какого полка.
Ротмистр посмотрел на Швейка и увидел на его лице выражение
полнейшей беззаботности.
— Где вы достали обмундирование? — спросил
ротмистр.
— Каждому солдату, когда он поступает на военную
службу, выдаётся обмундирование, — спокойно улыбаясь, ответил
Швейк. — Я служу в Девяносто первом полку и не только не дезертировал из
своего полка, а наоборот.
Это слово «наоборот» он произнёс с таким ударением, что
ротмистр, изобразив на своём лице ироническое сострадание, спросил:
— Как это «наоборот»?
— Дело очень простое, — объяснил Швейк. — Я
иду к своему полку, разыскиваю его, направляюсь в полк, а не убегаю от него. Я
думаю только о том, как бы побыстрее попасть в свой полк. Меня страшно
нервирует, что я, как замечаю, удаляюсь от Чешских Будейовиц. Только подумать,
целый полк меня ждёт! Путимский вахмистр показал на карте, что Будейовицы лежат
на юге, а вместо этого отправил меня на север.
Ротмистр только махнул рукой, как бы говоря: «Он и почище
ещё номера выкидывает, а не только отправляет людей на север».
— Значит, вы не можете найти свой полк? — сказал
он. — Вы его искали?
Швейк разъяснил ему всю ситуацию. Назвал Табор и все места,
через которые он шёл до Будейовиц: Милевско — Кветов — Враж — Мальчин — Чижова
— Седлец — Гораждевице — Радомышль — Путим — Штекно — Страконице — Волынь — Дуб
— Водняны — Противин и опять Путим. С большим воодушевлением описал он свою
борьбу с судьбою, поведал ротмистру о том, как он всеми силами, несмотря ни на
какие препятствия и преграды, старался пробиться к своему Девяносто первому
полку в Будейовицы и как все его усилия оказались тщетными.
Швейк говорил с жаром, а ротмистр машинально чертил
карандашом на бумаге изображение заколдованного круга, из которого бравый
солдат Швейк не мог вырваться в поисках своего полка.
— Что и говорить, геркулесова работа, — сказал
наконец ротмистр, с удовольствием выслушав признание Швейка о том, что его
угнетает такая долгая задержка и невозможность попасть вовремя в полк. —
Несомненно, это было удивительное зрелище, когда вы кружили около Путима!
