— Всё бы уже было ясно, — заметил Швейк, — не
будь этого господина вахмистра в несчастном Путиме. Он не спросил у меня ни
имени, ни номера полка, и всё представлялось ему как-то шиворот-навыворот. Ему
бы нужно отправить меня в Будейовицы, а там бы в казармах ему сказали, тот ли я
Швейк, который ищет свой полк, или же я какой-нибудь подозрительный субъект.
Сегодня я мог бы уже второй день находиться в своём полку и исполнять воинские
обязанности.
— Почему же вы в Путиме не сказали, что произошло недоразумение?
— Потому как я видел, что с ним говорить напрасно.
Бывает, знаете, найдёт на человека такой столбняк. Старый Рампа-трактирщик на
Виноградах говаривал, когда у него просили взаймы, что порой человек становится
глух, как чурбан.
После недолгого размышления ротмистр пришёл к заключению,
что человек, стремящийся попасть в свой полк и предпринявший для этого целое
кругосветное путешествие, — ярко выраженный дегенерат. Соблюдая все
красоты канцелярского стиля, он продиктовал машинистке нижеследующее:
В штаб Девяносто первого его величества полка в Чешских
Будейовицах
Сим препровождается к вам в качестве приложения Швейк Йозеф,
состоящий, по его утверждению, рядовым вышеупомянутого полка и задержанный,
согласно его показаниям, жандармами в Путиме Писецкого округа по подозрению в
дезертирстве. Вышеупомянутый Швейк Йозеф утверждает, что направлялся к
вышеозначенному полку. Препровождаемый обладает ростом ниже среднего, черты
лица обыкновенные, нос обыкновенный, глаза голубые, особых примет нет. В приложении
препровождается вам счёт за довольствование вышеназванного, который
соблаговолите перевести на счёт министерства обороны, с покорнейшей просьбой
подтвердить принятие препровождаемого. В приложении С. I посылается также
список казённых вещей, бывших на задержанном в момент его задержания, принятие
коих при сём также следует подтвердить.
Время путешествия от Писека до Будейовиц пролетело для
Швейка быстро и незаметно. Его попутчиком на сей раз оказался молодой
жандарм-новичок, который не спускал с Швейка глаз и отчаянно боялся, как бы тот
не сбежал. Страшный вопрос мучил всё время жандарма: «Что делать, если мне
вдруг захочется в уборную по большому или по малому делу?»
Вопрос был разрешён так: в случае нужды взять Швейка с
собой.
Всю дорогу от вокзала до Мариинских казарм в Будейовицах
жандарм не спускал с Швейка глаз и всякий раз, приближаясь к углу или
перекрёстку, как бы между прочим заводил разговор о количестве выдаваемых
конвойному боевых патронов; в ответ на это Швейк высказывал своё глубокое убеждение
в том, что ни один жандарм не позволит себе стрелять посреди улицы, во
избежание всевозможных несчастий.
Жандарм с ним спорил, и оба не заметили, как добрались до
казарм.
Дежурство по казармам уже второй день нёс поручик Лукаш.
Ничего не подозревая, он сидел в канцелярии за столом, когда к нему привели
Швейка и вручили сопроводительные документы.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять
тут, — торжественно произнёс Швейк, взяв под козырёк.
Свидетелем всей этой сцены был прапорщик Котятко, который
потом рассказывал, что, услышав голос Швейка, поручик Лукаш вскочил, схватился
за голову и упал на руки Котятко. Когда его привели в чувство, Швейк, стоявший
всё время во фронт, руку под козырёк, повторил ещё раз:
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять
тут.
Бледный как мел поручик Лукаш дрожащей рукой принял
сопроводительные бумаги, подписал их, велел всем выйти и, сказав жандарму, что
всё в порядке, заперся со Швейком в канцелярии.
Так кончился будейовицкий анабасис Швейка. Нет сомнения,
что, если б Швейка не лишили свободы передвижения, он сам дошёл бы до
Будейовиц. Если доставку Швейка по месту службы поставили себе в заслугу
казённые учреждения, то это просто ошибка. При швейковской энергии и неистощимом
желании воевать вмешательство властей в этом случае было только палкой в
колёсах.
Швейк и поручик Лукаш смотрели друг на друга. В глазах
поручика сверкали ярость, угроза и отчаяние. Швейк же глядел на поручика нежно
и восторженно, как на потерянную и вновь найденную возлюбленную.
В канцелярии было тихо, как в церкви. Слышно было только,
как кто-то ходит взад и вперёд по коридору. Какой-то добросовестный
вольноопределяющийся, оставшийся дома из-за насморка, — это чувствовалось
по его голосу, — гнусавя, зубрил «Как должно принимать членов августейшей
семьи при посещении ими крепостей». Чётко доносились слова: «Sobald die hochste
Herrschaft in der Nahe der Festung aniangt, ist das Geschiitz auf allen
Bastionen und Werken abzufeuern, der Platzmajor empfangt dieselbe mit dem Degen
in der Hand zu Pferde, und reitet sodann vor».
[72]
— Заткнитесь вы там! — крикнул в коридор
поручик. — Убирайтесь ко всем чертям! Если у вас бред, так лежите в
постели.
Было слышно, как усердный вольноопределяющийся удаляется и
как с конца коридора, словно эхо, раздаётся его гнусавый голос: «In dem
Augenblicke, als der Kommandant salutiert, ist das Abfeuern des Geschutzes zu
wiederholen, welches bei dem Absteigen der hochsten Herrschaft zum drittenmale
zu geschehen hat»
[73]
А поручик и Швейк молча продолжали смотреть друг на друга,
пока наконец первый не сказал тоном, полным злой иронии:
— Добро пожаловать в Чешские Будейовицы, Швейк! Кому
суждено быть повешенным, тот не утонет. Ордер на ваш арест уже выписан, и
завтра вы явитесь на рапорт в полк. Я из-за вас страдать не буду. Довольно я с
вами намучился. Моё терпение лопнуло. Как только подумаю, что я мог так долго
жить рядом с таким идиотом… — Поручик зашагал по канцелярии. — Нет,
это просто ужасно! Теперь мне просто удивительно, почему я вас до сих пор не
застрелил. Что бы мне за это сделали? Ничего — Меня бы оправдали, понимаете?
— Так точно, господин поручик, вполне понимаю.
— Бросьте ваши идиотские шутки, а то и в самом деле
случится что-нибудь нехорошее! Вас наконец-то проучат как следует. В своей
глупости вы зашли так далеко, что вызвали катастрофу. — Поручик Лукаш
потёр руки: — Теперь вам каюк!
Он вернулся к столу, написал на листке бумаги несколько
строк, вызвал дежурного и велел ему отвести Швейка к профосу и передать
последнему записку.
Швейка провели по двору, и поручик с нескрываемой радостью
увидел, как отпирается дверь с чёрно-жёлтой дощечкой и надписью
«Regimentsarrest»,
[74]
как Швейк исчезает за этой дверью и как
профос через минуту выходит оттуда один.
