И через минуту из помещения для арестованных раздался такой
рёв, что в коридоре задрожали стёкла:
Он пушку заряжал,
Ой, ладо, гей люди!
И песню распевал,
Ой, ладо, гей люди!
Снаряд вдруг пронесло,
Ой, ладо, гей люди!
Башку оторвало,
Ой, ладо, гей люди!
А он всё заряжал,
Ой, ладо, гей люди!
И песню распевал,
Ой, ладо, гей люди!
Во дворе раздались шаги и голоса.
— Это профос, — сказал
вольноопределяющийся. — А с ним подпоручик Пеликан, он сегодня дежурный. Я
с ним знаком по «Чешской беседе». Он офицер запаса, а раньше был статистиком в
одном страховом обществе. У него мы получим сигареты. А ну-ка, дёрнем ещё раз.
И Швейк с вольноопределяющимся грянули опять:
Он пушку заряжал…
Открылась дверь, и профос, видимо, подогретый присутствием
дежурного офицера, грубо крикнул:
— Здесь вам не зверинец!
— Пардон, — ответил вольноопределяющийся, —
здесь филиал Рудольфинума. Концерт в пользу арестантов. Только что был закончен
первый номер программы «Симфония войны».
— Прекратить, — приказал подпоручик Пеликан с
напускной строгостью. — Надеюсь, вы знаете, что в девять часов вы должны
спать, а не учинять дебош. Ваш концертный номер на площади слышно.
— Осмелюсь доложить, господин подпоручик, —
ответил вольноопределяющийся, — мы не срепетировались как следует, быть
может, получается некоторая дисгармония…
— Это он проделывает каждый вечер. — Профос
старался подзудить подпоручика против своего врага. — И вообще ведёт себя
очень некультурно.
— Господин подпоручик, — обратился к Пеликану
вольноопределяющийся, — разрешите переговорить с вами с глазу на глаз.
Пусть профос подождёт за дверью.
Когда профос вышел, вольноопределяющийся по-свойски
попросил:
— Ну, гони сигареты, Франта… «Спорт»? И у тебя, у
лейтенанта, не нашлось ничего получше? Ладно, и на том спасибо. Да! И спички
тоже.
— «Спорт», — сказал он пренебрежительно после ухода
подпоручика. — И в нужде человек не должен опускаться. Курите, дружище, и
спокойной ночи. Завтра нас ожидает Страшный суд.
Перед сном вольноопределяющийся не забыл спеть:
Горы, и долы, и скалы высокие — наши друзья,
Ах, дорогая моя…
Нам не вернуть того, что любили мы…
Рекомендуя Швейку полковника Шрёдера как изверга,
вольноопределяющийся в известной мере ошибался, ибо полковник Шрёдер не был
совершенно лишён чувства справедливости, что становилось особенно заметно,
когда он оставался доволен вечером, проведённым в обществе офицеров в одном из
ресторанов. Но если не оставался доволен…
В то время как вольноопределяющийся разражался уничтожающей
критикой полковых дел, полковник Шрёдер сидел в ресторане среди офицеров и
слушал, как вернувшийся из Сербии поручик Кречман, раненный в ногу (его боднула
корова), рассказывал об атаке на сербские позиции; он наблюдал это из штаба, к
которому был прикомандирован.
— Ну вот, выскочили из окопов… По всей линии в два
километра перелезают через проволочные заграждения и бросаются на врага. Ручные
гранаты за поясом, противогазы, винтовки наперевес, готовы и к стрельбе и к
штыковому бою. Пули свистят. Вот падает один солдат — как раз в тот момент,
когда вылезает из окопа, другой падает на бруствере, третий — сделав несколько
шагов, но лавина тел продолжает катиться вперёд с громовым «ура» в туче дыма и
пыли! А неприятель стреляет со всех сторон, из окопов, из воронок от снарядов и
строчит из пулемётов. И опять падают солдаты. Наш взвод пытается захватить
неприятельские пулемёты. Одни падают, но другие уже впереди. Ура!! Падает
офицер… Ружейная стрельба замолкла, готовится что-то ужасное… Снова падает
целый взвод. Трещат неприятельские пулемёты: «Тра-тата-тата-та!» Падает…
Простите, я дальше не могу, я пьян…
Офицер с больной ногой умолк и, тупо глядя перед собой,
остался сидеть в кресле. Полковник Шрёдер с благосклонной улыбкой стал слушать,
как капитан Спиро, ударяя кулаком по столу, словно с кем-то споря, нёс
околесицу:
— Рассудите сами: у нас под знамёнами австрийские уланы-ополченцы,
австрийские ополченцы, боснийские егеря, австрийская пехота, венгерские пешие
гонведы, венгерские гусары, гусары-ополченцы, конные егеря, драгуны, уланы,
артиллерия, обоз, сапёры, санитары, флот. Понимаете? А у Бельгии? Первый и
второй призыв составляют оперативную часть армии, третий призыв несёт службу в
тылу… — Капитан Спиро стукнул по столу кулаком: — В мирное время ополчение
несёт службу в стране!
Один из молодых громко, чтобы полковник услышал и
удостоверился в непоколебимости его воинского духа, твердил своему соседу:
— Туберкулёзных я посылал бы на фронт, это им пойдёт на
пользу, да и, кроме того, — лучше терять убитыми больных, чем здоровых.
Полковник улыбался. Но вдруг он нахмурился и, обращаясь к
майору Венцелю, спросил:
— Удивляюсь, почему поручик Лукаш избегает нашего
общества? С тех пор как приехал, он ни разу не был среди нас.
— Стихи пишет, — насмешливо отозвался капитан
Сангер. — Не успел приехать, как уже влюбился в жену инженера Шрейтера,
увидав её в театре.
Полковник поморщился:
— Говорят, он хорошо поёт куплеты.
— Ещё в кадетском корпусе всех нас забавлял
куплетами, — ответил капитан Сагнер. — А анекдоты рассказывает — одно
удовольствие! Не знаю, почему он сюда не ходит.
Полковник сокрушённо покачал головой:
— Нету нынче среди офицеров былого товарищества.
Раньше, я помню, каждый офицер старался что-нибудь привнести в общее веселье.
Поручик Данкель — служил такой, — так тот, бывало, разденется донага,
ляжет на пол, воткнёт себе в задницу хвост селёдки и изображает русалку.
Другой, подпоручик Шлейснер, умел шевелить ушами, ржать, как жеребец, подражать
мяуканью кошки и жужжанию шмеля. Помню ещё капитана Скодай. Тот, стоило нам
захотеть, приводил с собой трёх девочек-сестёр. Он их выдрессировал, словно
собак. Поставит их на стол, и они начинают в такт раздеваться. Для этого он
носил с собой дирижёрскую палочку, и — следует отдать ему должное — дирижёр он
был прекрасный! Чего только он с ними на кушетке не проделывал. А однажды велел
поставить посреди комнаты ванну с тёплой водой, и мы один за другим должны были
с этими тремя девочками купаться, а он нас фотографировал.
При одном воспоминании об этом полковник Шрёдер блаженно
улыбнулся.
