Каким образом я стал редактором «Мира животных», этого
весьма интересного журнала, — долгое время было неразрешимой загадкой для
меня самого. Потом я пришёл к убеждению, что мог пуститься на такую штуку
только в состоянии полной невменяемости. Так далеко завели меня дружеские
чувства к одному моему старому приятелю — Гaeкy, Гаек добросовестно редактировал
этот журнал, пока не влюбился в дочку его издателя, Фукса. Фукс прогнал Гаека в
два счёта со службы и велел ему подыскать для журнала какого-нибудь порядочного
редактора.
Как видите, тогдашние условия найма и увольнения были
довольно странные.
Когда мой друг Гаек представил меня издателю, тот очень
ласково меня принял и осведомился, имею ли я какое-нибудь понятие о животных.
Моим ответом он остался очень доволен. Я высказался в том смысле, что всегда
очень уважал животных и видел в них только ступень перехода к человеку и что, с
точки зрения покровительства животным, я особенно прислушивался к их нуждам и
стремлениям. Каждое животное хочет только одного, а именно: чтобы перед
съедением его умертвили по возможности безболезненно.
Карп, например, с самого своего рождения сохраняет
укоренившееся представление, что очень некрасиво со стороны кухарки вспарывать
ему брюхо заживо. С другой стороны, возьмём обычай рубить петухам головы.
Общество покровительства животных борется как только может за то, чтобы птицу
не резали неопытной рукой. Скрюченные позы жареных гольцов как нельзя лучше
свидетельствуют о том, что, умирая, они протестуют против того, чтобы их заживо
жарили на маргарине. Что касается индюков…
Тут издатель прервал меня и спросил, знаком ли я с
птицеводством, разведением собак, с кролиководством, пчеловодством, вообще с
жизнью животных во всём её многообразии, сумею ли я вырезать из других журналов
картинки для воспроизведения, переводить из иностранных журналов специальные
статьи о животных, умею ли я пользоваться Бремом и смогу ли писать передовицы
из жизни животных применительно к католическому календарю, к переменам погоды,
к периодам охоты, к скачкам, дрессировке полицейских собак, национальным и
церковным праздникам, короче, обладаю ли я журналистским кругозором и
способностью обрисовать момент в короткой, но содержательной передовице.
Я заявил, что план правильного ведения такого рода журнала,
как «Мир животных», мною уже давно обдуман и разработан и что все намеченные
отделы и рубрики я вполне могу взять на себя, так как обладаю всеми
необходимыми данными и знаниями в упомянутых областях.
Моим стремлением будет поднять журнал на небывалую высоту.
Реорганизовать его как в смысле формы, так и содержания. Далее я сказал, что
намерен завести новые разделы, например, «Уголок юмора зверей», «Животные о
животных» (применяясь, конечно, к политическому моменту), и преподносить
читателям сюрприз за сюрпризом, чтобы они опомниться не смогли, когда будут
читать описание различных животных. Раздел «Звериная хроника» будет
чередоваться с новой программой решения проблемы о домашних животных и
«Движением среди скота».
Издатель опять прервал меня и сказал, что этого вполне
достаточно и что если мне удастся выполнить хотя бы половину, то он мне подарит
парочку карликовых виандоток, получивших первый приз на последней берлинской
выставке домашней птицы: их владелец тогда же был удостоен золотой медали за
отличное спаривание.
Могу сказать: старался я по мере сил и возможностей и свою
«правительственную» программу выполнял, насколько только хватало моих
способностей; более того: я даже пришёл к открытию, что в своих статьях
превзошёл самого себя.
Желая преподнести читателю что-нибудь новое и неожиданное, я
сам выдумывал животных. Я исходил из того принципа, что, например, слон, тигр,
лев, обезьяна, крот, лошадь, свинья и так далее — давным-давно известны каждому
читателю «Мира животных» и теперь его необходимо расшевелить чем-нибудь новым,
какими-нибудь открытиями. В виде пробы я пустил «сернистого кита». Этот новый
вид кита был величиной с треску и снабжён пузырём, наполненным муравьиной
кислотой, и особенного устройства клоакой; из неё сернистый кит со взрывом
выпускал особую кислоту, которая одурманивающе действовала на мелкую рыбёшку,
пожираемую этим китом. Позднее один английский учёный, не помню, какую я ему
придумал тогда фамилию, назвал эту кислоту «китовой кислотой». Китовый жир был
всем известен, но новая китовая кислота возбудила интерес, и несколько
читателей запросили редакцию, какой фирмой вырабатывается эта кислота в чистом
виде.
Смею вас уверить, что читатели «Мира животных» вообще очень
любопытны.
Вслед за сернистым китом я открыл целый ряд других
диковинных зверей. Назову хотя бы «благуна продувного» — млекопитающее из
семейства кенгуру, «быка съедобного» — прототип нашей коровы и «инфузорию
сепиевую», которую я причислил к семейству грызунов.
С каждым днём у меня прибавлялись новые животные. Я сам был
потрясён своими успехами в этой области. Мне никогда раньше в голову не
приходило, что возникнет необходимость столь основательно дополнить фауну.
Никогда бы не подумал, что у Брема в его «Жизни животных» могло быть пропущено
такое множество животных. Знал ли Брем и его последователи о моём нетопыре с
острова Исландия, о так называемом «нетопыре заморском», или о моей домашней
кошке с вершины горы Килиманджаро под названием «Пачуха оленья
раздражительная»?
Разве кто-нибудь из естествоиспытателей имел до тех пор хоть
малейшее представление о «блохе инженера Куна», которую я нашёл в янтаре и
которая была совершенно слепа, так как жила на доисторическом кроте, который
также был слеп, потому что его прабабушка спаривалась, как я писал в статье, со
слепым «мацаратом пещерным» из Постоенской пещеры, которая в ту эпоху
простиралась до самого теперешнего Балтийского океана.
По этому, незначительному в сущности, поводу возникла
крупная полемика между газетами «Время» и «Чех». «Чех», цитируя в своём
фельетоне — рубрика «Разное» — статью об открытой мною блохе, сделал
заключение: «Что бог ни делает, всё к лучшему». «Время», естественно, чисто
«реалистически» разбило мою блоху по всем пунктам, прихватив кстати и
преподобного «Чеха». С той поры, по-видимому, моя счастливая звезда
изобретателя-естествоиспытателя, открывшего целый ряд новых творений,
закатилась. Подписчики «Мира животных» начали высказывать недовольство.
Поводом к недовольству послужили мои мелкие заметки о
пчеловодстве и птицеводстве. В этих заметках я развил несколько новых своих
собственных теорий, которые буквально вызвали панику, так как после нескольких
моих весьма простых советов читателям известного пчеловода Пазоурека хватил
удар, а на Шумаве и в Подкрконошах все пчёлы погибли. Домашнюю птицу постиг мор
— словом, всё и везде дохло. Подписчики присылали угрожающие письма.
Отказывались от подписки.
Я набросился на диких птиц. До сих пор отлично помню свой
конфликт с редактором «Сельского обозрения», депутатом клерикалом Иозефом
М. Кадлачаком. Началось с того, что я вырезал из английского журнала
«Country Life»
[105]
картинку, изображающую птичку, сидящую на
ореховом дереве. Я назвал её «ореховкой», точно так же, как не поколебался бы
назвать птицу, сидящую на рябине, «рябиновкой».
