В этот момент обер-фельдкурат скатился со скамьи и продолжал
спать на полу. Капрал бросил на него растерянный взгляд, а потом, при общем
молчании, стал втаскивать его обратно. Никто не пошевелился, чтобы ему помочь.
Видно было, что капрал потерял всякий авторитет, и когда он безнадёжным голосом
сказал: «Хоть бы помог кто…» — конвойные только посмотрели на него, но и
пальцем не пошевельнули.
— Вам бы нужно было оставить его дрыхнуть на полу. Я со
своим фельдкуратом иначе не поступал. Однажды я оставил его спать в сортире, в
другой раз он у меня выспался на шкафу. Бывало, спал и в чужой квартире, в
корыте. И где он только не дрых!..
Капрал почувствовал вдруг прилив решительности. Желая
показать, что он здесь начальник, он грубо крикнул на Швейка:
— Заткнитесь и не трепитесь больше! Всякий денщик туда
же, лезет со своей болтовнёй. Тля!
— Верно. А вы, господин капрал, бог, — ответил
Швейк со спокойствием философа, стремящегося водворить мир на земле и во имя
этого пускающегося в ярую полемику. — Вы матерь скорбящая.
— Господи боже! — сложив руки, как на молитву,
воскликнул вольноопределяющийся. — Наполни сердце наше любовью ко всем
унтер-офицерам, чтобы не глядели мы на них с отвращением! Благослови собор наш
в этой арестантской яме на колёсах!
Капрал побагровел и вскочил с места:
— Я запрещаю всякого рода замечания,
вольноопределяющийся!
— Вы ни в чём не виноваты, — успокаивал его
вольноопределяющийся. — При всём разнообразии родов и видов животных
природа отказала им в каком бы то ни было интеллекте; небось вы сами слышали о
человеческой глупости. Разве не было бы гораздо лучше, если б вы родились
каким-нибудь другим млекопитающим и не носили бы глупого имени человека и
капрала? Это большая ошибка, если вы считаете себя самым совершенным и развитым
существом. Стоит отпороть вам звёздочки, и вы станете нулём, таким же нулём,
как все те, которых на всех фронтах и во всех окопах убивают неизвестно во имя
чего. Если же вам прибавят ещё одну звёздочку и сделают из вас новый вид
животного, по названию старший унтер, то и тогда у вас не всё будет в порядке.
Ваш умственный кругозор ещё более сузится, и когда вы наконец сложите свою
культурно недоразвитую голову на поле сражения, то никто во всей Европе о вас
не заплачет.
— Я вас посажу! — с отчаянием крикнул капрал.
Вольноопределяющийся улыбнулся.
— Очевидно, вы хотели бы посадить меня за то, что я вас
оскорбил? В таком случае вы солгали бы, потому что при вашем умственном багаже
вам никак не постичь оскорбления, заключающегося в моих словах, тем более что
вы — готов держать пари на что угодно! — не помните ничего из нашего
разговора. Если я назову вас эмбрионом, то вы забудете это слово, не скажу
раньше, чем мы доедем до ближайшей станции, но раньше, чем мимо промелькнёт ближайший
телеграфный столб. Вы — отмершая мозговая извилина. При всём желании я не могу
себе даже представить, что вы когда-нибудь сможете связно изложить, о чём я вам
говорил. Кроме того, спросите кого угодно из присутствующих, задел ли я
чем-нибудь ваш умственный кругозор и было ли в моих словах хоть малейшее
оскорбление.
— Безусловно, — подтвердил Швейк. — Никто вам
ни словечка не сказал, которое вы могли бы плохо истолковать. Всегда получается
скверно, когда кто-нибудь почувствует себя оскорблённым. Сидел я как-то в
ночной кофейне «Туннель». Разговор шёл об орангутангах. Был с нами один моряк,
он рассказывал, что орангутанга часто не отличишь от какого-нибудь бородатого
гражданина, потому что у орангутанга вся морда заросла лохмами, как… «Ну,
говорит, как у того вон, скажем, господина за соседним столом». Мы все
оглянулись, а бородатый господин встал, подошёл к моряку да как треснет его по
морде. Моряк взял бутылку из-под пива и разбил ему голову. Бородатый господин
остался лежать без памяти, и мы с моряком распростились, потому что он сразу
ушёл, когда увидел, что укокошил этого господина. Потом мы его воскресили и
безусловно глупо сделали, потому что он, воскреснув, немедленно позвал полицию.
Хотя мы-то были совсем тут ни при чём, полиция отвела нас всех в участок. Там
он твердил, что мы приняли его за орангутанга и всё время только о нём и
говорили. И — представьте — настаивал на своём. Мы говорили, что ничего
подобного и что он не орангутанг. А он всё — орангутанг да орангутанг, я сам,
мол, слышал. Я попросил комиссара, чтобы он сам всё объяснил этому господину.
Комиссар по-хорошему стал объяснять, но тот не дал ему говорить и заявил, что
комиссар с нами заодно. Тогда комиссар велел его посадить за решётку, чтобы тот
протрезвился, а мы собрались вернуться в «Туннель», но не пришлось, — нас
тоже посадили за решётку… Вот видите, господин капрал, во что может вылиться
маленькое, пустяковое недоразумение, на которое слов-то не стоит тратить. Или,
например, в Немецком Броде один гражданин из Округлиц обиделся, когда его
назвали тигровой змеёй. Да мало ли слов, за которые никого нельзя наказывать?
Если, к примеру, мы бы вам сказали, что вы — выхухоль, могли бы вы за это на
нас рассердиться?
Капрал зарычал. Это нельзя было назвать рёвом. То был рык,
выражавший гнев, бешенство и отчаяние, слившиеся воедино. Этот концертный номер
сопровождался тонким свистом, который выводил носом храпевши обер-фельдкурат.
После этого рыка у капрала наступила полнейшая депрессия. Он
сел на лавку, и его водянистые, невыразительные глаза уставились вдаль, на леса
и горы.
— Господин капрал, — сказал
вольноопределяющийся, — сейчас, когда вы следите за высокими горами и
благоухающими лесами, вы напоминаете мне фигуру Данте. Те же благородные черты
поэта, человека, чуткого сердцем и душой, отзывчивого ко всему возвышенному.
Прошу вас, останьтесь так сидеть, это вам очень идёт! Как проникновенно, без
тени деланности, жеманства таращите вы глаза на расстилающийся пейзаж.
Несомненно, вы думаете о том, как будет красиво здесь весною, когда по этим
пустым местам расстелется ковёр пёстрых полевых цветов…
— Орошаемый ручейком, — подхватил Швейк. — А
на пне сидит господин капрал, слюнявит карандаш и пишет стишки в журнал
«Маленький читатель».
Капрал впал в полнейшую апатию. Вольноопределяющийся стал
уверять его, что он видел изваяние его капральской головы на выставке
скульпторов.
— Простите, господин капрал, а вы не служили ли моделью
скульптору Штурсе?
Капрал взглянул на вольноопределяющегося и ответил
сокрушённо:
— Не служил.
Вольноопределяющийся замолк и растянулся на лавке.
Конвойные начали играть со Швейком в карты. Капрал с
отчаяния стал заглядывать в карты через плечи играющих и даже позволил себе
сделать замечание, что Швейк пошёл с туза, а ему не следовало козырять: тогда
бы у него для последнего хода осталась семёрка.
— В прежние времена, — отозвался Швейк, — в
трактирах были очень хорошие надписи на стенах, специально насчёт советчиков.
Помню одну надпись: «Не лезь, советчик, к игрокам, не то получишь по зубам».
