— Я… — начал было Микулашек.
— Вонючка ты, — презрительно оборвал его
Швейк. — Сядь на пороге и жди, пока придёт твой майор Венцель.
— Наконец-то! — встретил Швейка поручик
Лукаш. — Ну, идите, идите, мне нужно с вами поговорить. Да не
вытягивайтесь так по-дурацки во фронт. Садитесь-ка, Швейк, и бросьте ваше
«слушаюсь». Молчите и слушайте внимательно. Знаете, где в Кираль-Хиде Sopronyi
utcza?
[111]
Да бросьте вы ваше «осмелюсь доложить, не знаю,
господин поручик». Не знаете, так скажите «не знаю» — и баста! Запишите-ка себе
на бумажке: Sopronyi utcza, номер шестнадцать. В том доме внизу скобяная
торговля. Знаете, что такое скобяная торговля?.. Чёрт возьми, не говорите
«осмелюсь доложить»! Скажите «знаю» или «не знаю». Итак, знаете, что такое
скобяная торговля? Знаете — отлично. Этот магазин принадлежит одному мадьяру по
фамилии Каконь. Знаете, что такое мадьяр? Так hirnmelherrgott
[112]
— знаете или не знаете? Знаете — отлично. Над магазином находится квартира, и
он там живёт, слыхали? Не слыхали, чёрт побери, так я вам говорю, что он там
живёт! Поняли? Поняли — отлично. А если бы не поняли, я бы вас посадил на
гауптвахту. Записали, что фамилия этого субъекта Каконь? Хорошо. Итак, завтра
утром, часов этак в десять, вы отправитесь в город, разыщете этот дом,
подыметесь на второй этаж и передадите госпоже Каконь вот это письмо.
Поручик Лукаш развернул бумажник и протянул Швейку, зевая,
белый запечатанный конверт, на котором не было никакого адреса.
— Дело чрезвычайно важное, Швейк, — наставлял
поручик. — Осторожность никогда не бывает излишней, а потому, как видите,
на конверте нет адреса. Всецело полагаюсь на вас и уверен, что вы доставите
письмо в полном порядке. Да, запишите ещё, что эту даму зовут Этелька.
Запишите: «Госпожа Этелька Каконь». Имейте в виду, что письмо это вы должны
вручить ей секретно и при любых обстоятельствах. И ждать ответа. Там в письме
написано, что вы подождёте ответа. Что вы хотели сказать?
— А если мне ответа не дадут, господин обер-лейтенант,
что тогда?
— Скажите, что вы во что бы то ни стало должны получить
ответ, — сказал поручик, снова зевнув во весь рот. — Ну, я пойду
спать, я здорово устал. Сколько было выпито! После такого вечера и такой ночи,
думаю, каждый устанет.
Поручик Лукаш сначала не имел намерения где-либо
задерживаться. К вечеру он пошёл из лагеря в город, собираясь попасть лишь в
венгерский театр в Кираль-Хиде, где давали какую-то венгерскую оперетку. Первые
роли там играли толстые артистки-еврейки, обладавшие тем громадным
достоинством, что во время танца они подкидывали ноги выше головы и не носили
ни трико, ни панталон, а для вящей приманки господ офицеров выбривали себе
волосы, как татарки. Галёрка этого удовольствия, понятно, была лишена, но тем
большее удовольствие получали сидящие в партере артиллерийские офицеры,
которые, чтобы не упустить ни одной детали этого захватывающего зрелища, брали
в театр артиллерийские призматические бинокли.
Поручика Лукаша, однако, это интересное свинство не
увлекало, так как взятый им напрокат в театре бинокль не был ахроматическим, и
вместо бёдер он видел лишь какие-то движущиеся фиолетовые пятна.
В антракте его внимание больше привлекла дама,
сопровождаемая господином средних лет, которого она тащила к гардеробу, с жаром
настаивая на том, чтобы немедленно идти домой, так как смотреть на такие вещи
она больше не в силах. Женщина достаточно громко говорила по-немецки, а её
спутник отвечал по-венгерски:
— Да, мой ангел, идём, ты права. Это действительно
неаппетитное зрелище. — Es ist ekelhaft!
[113]
—
возмущалась дама, в то время как её кавалер подавал ей манто.
В её глазах, в больших тёмных глазах, которые так
гармонировали с её прекрасной фигурой, горело возмущение этим бесстыдством. При
этом она взглянула на поручика Лукаша и ещё раз решительно сказала:
— Ekelhaft, wirklich ekelhafti
[114]
Этот момент решил завязку короткого романа.
От гардеробщицы поручик Лукаш узнал, что это супруги Каконь
и что у Каконя на Шопроньской улице, номер шестнадцать, скобяная торговля.
— А живёт он с пани Этелькой во втором этаже, —
сообщила гардеробщица с подробностями старой сводницы. — Она немка из
города Шопрони, а он мадьяр. Здесь все перемешались.
Поручик Лукаш взял из гардероба шинель и пошёл в город. Там
в ресторане «У эрцгерцога Альбрехта» он встретился с офицерами Девяносто
первого полка. Говорил он мало, но зато много пил, молча раздумывая, что бы ему
такое написать этой строгой, высоконравственной и красивой даме, к которой его
влекло гораздо сильнее, чем ко всем этим обезьянам, как называли опереточных
артисток другие офицеры.
В весьма приподнятом настроении он пошёл в маленькое кафе «У
креста св. Стефана», занял отдельный кабинет, выгнав оттуда какую-то румынку,
которая сказала, что разденется донага и позволит ему делать с ней, что он
только захочет, велел принести чернила, перо, почтовую бумагу и бутылку коньяка
и после тщательного обдумывания написал следующее письмо, которое, по его
мнению, было самым удачным из когда-либо им написанных:
«Милостивая государыня!
Я присутствовал вчера в городском театре на представлении,
которое вас так глубоко возмутило, В течение всего первого действия я следил за
вами и за вашим супругом. Как я заметил…»
«Надо как следует напасть на него. По какому праву у этого
субъекта такая очаровательная жена? — сказал сам себе поручик
Лукаш. — Ведь он выглядит, словно бритый павиан…»
И он написал:
«Ваш супруг не без удовольствия и с полной благосклонностью
смотрел на все те гнусности, которыми была полна пьеса, вызвавшая в вас,
милостивая государыня, чувство справедливого негодования и отвращения, ибо это
было не искусство, но гнусное посягательство на сокровеннейшие чувства
человека…»
«Бюст у неё изумительный, — подумал поручик
Лукаш. — Эх, была не была!»
«Простите меня, милостивая государыня, за то, что, будучи
вам неизвестен, я тем не менее откровенен с вами. В своей жизни я видел много
женщин, но ни одна из них не произвела на меня такого впечатления, как вы, ибо
ваше мировоззрение и ваше суждение совершенно совпадают с моими. Я глубоко
убеждён, что ваш супруг — чистейшей воды эгоист, который таскает вас с собой…»
«Не годится», — сказал про себя поручик Лукаш,
зачеркнул «Schleppt mit»
[115]
и написал:
