— Чья подпись под статьёй, господин поручик?
— Редактора, депутата Белы Барабаша, господин
полковник.
— Старая бестия! Но прежде чем эта статья попала в
«Пестер-Ллойд», она была напечатана в «Пешти-Хирлап». Теперь прочитайте мне
официальный перевод венгерской статьи, помещённой в шопроньской газете
«Шопрони-Напло».
Поручик Лукаш стал читать статью, которую автор с большим
усердием разукрасил фразами вроде: «веление государственной мудрости»,
«государственный порядок», «человеческая извращённость», «втоптанное в грязь
человеческое достоинство и чувство», «пиршество каннибалов», «избиение лучших
представителей общества», «свора мамелюков», «закулисные махинации». Далее всё
было изображено в таком духе, точно мадьяры на родной земле преследуются больше
всех других национальностей. Словно дело обстояло так: пришли чешские солдаты,
повалили редактора, били его своими солдатскими башмаками в живот, он,
несчастный, кричал от боли, а кто-то всё застенографировал.
«О целом ряде серьёзнейших фактов, — хныкала
шопроньская газета „Шопрони-Напло“, — у нас благоразумно умалчивают и
ничего не пишут. Всякий знает, что такое чешский солдат в Венгрии и каков он на
фронте. Всем нам известно, что вытворяют чехи, каковы настроения среди чехов и
чья рука видна здесь. Правда, бдительность властей отвлечена другими делами
первостепенной важности, и, однако же, она должна надлежащим образом сочетаться
с общим надзором, чтобы не повторилось то, чему мы на днях были свидетелями в
Кираль-Хиде. Во вчерашней нашей статье пятнадцать мест было вычеркнуто цензурой.
Нам не остаётся ничего другого, как только заявить, что и сегодня по
техническим соображениям мы не имеем возможности широко осветить события в
Кираль-Хиде. Посланный нами корреспондент убедился на месте, что власти
энергично взялись за это дело и быстрым темпом ведут расследование. Удивляет
нас только одно, а именно: некоторые участники этого истязания находятся до сих
пор на свободе. Это касается особенно того господина, который, по слухам,
безнаказанно обретается в лагере и до сих пор носит петлицы своего
„попугайского полка“. Фамилия его была названа третьего дня в „Пестер-Ллойд“ и
в „Пешти-Напло“. Это пресловутый чешский шовинист Лукаш, о бесчинствах которого
будет внесена интерпелляция депутатом от Кираль-Хидского округа Гезой Шавань».
— В таком же любезном тоне, господин поручик, —
сказал полковник Шрёдер, — пишут о вас «Еженедельник», выходящий в
Кираль-Хиде, и прессбургские газеты. Но, я думаю, это вас уже не интересует,
так как тут все на один лад. Политически это легко объяснимо, потому что мы,
австрийцы, — будь то немцы или чехи, — всё же ещё здорово против
венгров… Вы меня понимаете, господин поручик. В этом видна определённая
тенденция. Скорее вас может заинтересовать статья в «Комарненской вечерней
газете», в которой утверждается, что вы пытались изнасиловать госпожу Каконь
прямо в столовой во время обеда в присутствии её супруга, которого вы, угрожая
саблей, принуждали заткнуть полотенцем рот своей жене, чтобы она не кричала.
Это самое последнее известие о вас, господин поручик. — Полковник
усмехнулся и продолжал: — Власти не исполнили своего долга. Предварительная
цензура здешних газет тоже в руках венгров. Они делают с нами что хотят. Наш
офицер беззащитен против оскорблений венгерского штатского хама-журналиста. И
только после нашего резкого демарша, а может быть, телеграммы нашего
дивизионного суда, государственная прокуратура в Будапеште предприняла шаги к
тому, чтобы произвести аресты отдельных лиц во всех упомянутых редакциях.
Больше всех поплатился редактор «Комарненской вечерней газеты», он до самой
смерти будет помнить свою «Вечёрку». Дивизионный суд поручил мне, как вашему
начальнику, допросить вас и одновременно посылает мне материалы следствия. Всё
сошло бы гладко, если бы не этот ваш злополучный Швейк. С ним находится какой-то
сапёр Водичка; когда того привели на гауптвахту после драки, при нём нашли
письмо, посланное вами госпоже Каконь. Так этот ваш Швейк утверждал на допросе,
что письмо не ваше, что это писал он сам, — когда же ему было приказано
переписать письмо, чтобы сравнить почерки, он ваше письмо сожрал. Тогда из
полковой канцелярии были пересланы в дивизионный суд ваши рапорты для сравнения
с почерком Швейка, — и вот вам результаты.
Полковник перелистал бумаги и указал поручику Лукашу на
следующее место:
«Обвиняемый Швейк отказался написать продиктованные ему
фразы, утверждая, что за ночь разучился писать».
— Я, господин поручик, вообще не придаю никакого
значения тому, что говорил в дивизионном суде ваш Швейк или этот сапёр. И Швейк
и сапёр утверждают, что всё произошло из-за какой-то пустяшной шутки, которая
была не понята, что на них самих напали штатские, а они отбивались, чтобы
защитить честь мундира. На следствии выяснилось, что ваш Швейк вообще фрукт.
Так, например, на вопрос, почему он не сознаётся, он, согласно протоколу,
ответил: «Я нахожусь сейчас в таком же положении, в каком очутился однажды
из-за икон девы Марии слуга художника Панушки. Тому тоже, когда дело коснулось
икон, которые он собирался присвоить, ничего другого не оставалось ответить,
кроме как: «Что же, мне кровью блевать, что ли?» Разумеется, я, как командир
полка, позаботился о том, чтобы во все газеты от имени дивизионного суда было
послано опровержение подлых статей, напечатанных в здешних газетах. Сегодня это
будет разослано, и полагаю, что я с своей стороны сделал всё, чтобы загладить
шумиху, поднятую этими штатскими мерзавцами, этими подлыми мадьярскими
газетчиками. Кажется, я недурно отредактировал:
«Настоящим дивизионный суд N-ской дивизии и штаб N-ского
полка заявляют, что статья, напечатанная в здешней газете о якобы совершённых
солдатами N-ского полка бесчинствах, ни в какой степени не соответствует
действительности и от первой до последней строки вымышлена. Следствие, начатое
против вышеназванных газет, поведёт к строгому наказанию виновных».
— Дивизионный суд в своём отношении, посланном в штаб
нашего полка, — продолжал полковник, — приходит к тому заключению,
что дело, собственно, идёт о систематической травле, направленной против
воинских частей, прибывающих из Цислейтании в Транслейтанию. Притом сравните,
какое количество войск отправлено на фронт с нашей стороны и какое с их
стороны. Скажу вам откровенно: мне чешский солдат более по душе, чем этот
венгерский сброд. Стоит только вспомнить, как под Белградом венгры стреляли по
нашему второму маршевому батальону, который, не зная, что по нему стреляют
венгры, начал палить в дёйчмейстеров, стоявших на правом фланге, а дёйчмейстеры
тоже спутали и открыли огонь по стоящему рядом с ними боснийскому полку. Вот,
скажу я вам, положеньице! Я был как раз на обеде в штабе бригады. Накануне мы
должны были пробавляться ветчиной и супом из консервов, а в этот день нам
приготовили хороший куриный бульон, филе с рисом и ромовые бабки. Как раз
накануне вечером мы повесили в местечке сербского трактирщика, и наши повара
нашли у него в погребе старое тридцатилетнее вино. Можете себе представить, как
мы все ждали этого обеда. Покончили мы с бульоном и только принялись за курицу,
как вдруг перестрелка, потом пальба, и наша артиллерия, понятия не имевшая, что
это наши части стреляют по своим, начала палить по нашей линии, и один снаряд
упал у самого штаба бригады. Сербы, вероятно, решили, что у нас вспыхнуло
восстание, и давай крыть нас со всех сторон, а потом начали форсировать реку. Бригадного
генерала зовут к телефону, и начальник дивизии поднимает страшный скандал, что
это там за безобразие происходит на боевом участке бригады. Ведь он только что
получил приказ из штаба армии начать наступление на сербские позиции на левом
фланге в два часа тридцать пять минут ночи. Мы же являемся резервом и должны
немедленно прекратить огонь. Ну, где там при такой ситуации «Feuer
einstellen!».
[132]
Бригадная телефонная станция сообщает, что
никуда не может дозвониться, кроме как в штаб Семьдесят пятого полка, который
передаёт, что он получил от ближайшей дивизии приказ «ausharren!»,
[133]
что он не может связаться с нашей дивизией, что сербы заняли высоты 212, 226 и
327, требуется переброска одного батальона для связи, и необходимо наладить
телефонную связь с нашей дивизией. Пытаемся связаться с дивизией, но связи нет,
так как сербы пока что зашли с обоих флангов нам в тыл и сжали наш центр в
треугольник, в котором оказались и пехота и артиллерия, обоз со всей
автоколонной, продовольственный магазин и полевой лазарет. Два дня я не слезал
с седла, а начальник дивизии попал в плен и наш бригадный тоже. А всему виной
мадьяры, открывшие огонь по нашему второму маршевому батальону. Но, разумеется,
всю вину свалили на наш полк. — Полковник сплюнул. — Вы теперь сами,
господин поручик, убедились, как они ловко использовали ваши похождения в
Кираль-Хиде.
