— Что именно?
— Аура трагедии. С вашими скорбными глазами и великолепными рыжими волосами вы похожи на «Леди из Шалот»
[34]
. Ваша мать болела?
Мадлен пожала плечами.
— Мы ничего не знали, хотя она страдала от ужасных мигреней. Она умерла от аневризмы — так говорят врачи. Мама давно рассталась с моим отцом и уехала, чтобы преподавать в Лондоне, где она выросла. Три года назад она ушла на пенсию и перебралась в Кентербери.
Тобиас сочувственно кивнул.
— А теперь вы чувствуете вину из-за того, что вас не было рядом, когда она умерла? Но, дорогая, смерть — это очень личное переживание. Оно принадлежит лишь тому, кто умирает, хотя живым всегда кажется, что это не так. У меня имеется некоторый опыт.
На мгновение лицо Тобиаса опечалилось, а его взгляд обратился к фотографиям, висевшим на холодильнике.
— Теперь я считаю, что эго заставляет нас думать, будто смерть близкого человека имеет к нам отношение. Эго — это проклятие человечества, но оно спасает нас от посредственности…
Тобиас быстро вышел из кухни, а Мадлен посмотрела на холодильник, на дверце которого было множество фотографий Тобиаса с друзьями — многие из них были совсем юными. На двух из них Тобиас целовался с мужчинами в губы. Должно быть, подумала Мадлен, он голубой. Луиза, скорее всего, лишь друг. Затем она вспомнила, что во всех квартирах дома всего по одной спальне, а еще сообразила, что ни разу не видела Луизу. Возможно, ее попросту не существует. И писем, адресованных не Тобиасу, она не видела.
Тобиас вернулся с керамической чашей и поставил ее на стол. В чаше была марихуана и принадлежности для ее курения. Он уселся на стул. Интересно, подумала Мадлен, как он может сидеть на металлическом стуле в кимоно? Однако Тобиаса совершенно не смущал прозрачный халат. Пожалуй, эксгибиционистом был он сам, а не Луиза. Мадлен вновь отвела глаза.
Тобиас зевнул и принялся сворачивать сигарету с марихуаной.
— Я так понимаю, вы целыми днями сидите взаперти в своей мансарде и читаете о средневековой принцессе?
Он зажег сигарету и глубоко затянулся.
Тобиас предложил сделать затяжку и ей, но Мадлен отказалась. Конечно, ей хотелось хотя бы на время отрешиться от проблем, но сейчас ей требовались все клеточки ее серого вещества. Мадлен решила, что упоминание Тобиаса о средневековой принцессе носило скорее общий, чем определенный, характер и у нее нет оснований для подозрений.
— Мне понравился ваш приятель, — продолжил Тобиас, делая очередную затяжку. — Я видел его на прошлой неделе на концерте в Париже. Мы не разговаривали, я просто заметил его издалека. Трудно пропустить эти нордические широкие скулы! К тому же он вращается в нужных кругах.
— Он вовсе не мой приятель… я его едва знаю.
— В таком случае нет смысла ничего утаивать — он был с роскошной блондинкой.
Мадлен скрыла свое разочарование, спросив:
— А что значит — вращается в нужных кругах?
— Он был с Рене Девро — крупным коллекционером антиквариата. Говорят, что в списке его клиентов значится Ватикан…
Громко зашумел кофе в автомате, имеющем форму пули, и Тобиас встал, чтобы разлить его по чашкам. При этом его кимоно вновь распахнулось, обнажив белые стройные ноги и бедра, как будто созданные для шелковых чулок. Без тени смущения Тобиас снова завязал пояс и налил кипящую черную жидкость в две треугольные чашки из нержавеющей стали.
— Молоко? Сахар?
Мадлен отвлеклась. Связь Карла с Рене Девро встревожила ее.
— Нет, черный, пожалуйста.
Все дело в том, что он случайно видел дневник, сказала она себе. Из того, что Карл знаком с одним из самых знаменитых коллекционеров Франции, еще не следует, что он разбирается в антиквариате. Однако тревога не проходила, и она едва слушала Тобиаса, который описывал собрание «красивых людей» на парижском концерте.
Вернувшись к себе, Мадлен почувствовала, как забилось сердце — то ли из-за крепкого кофе, сваренного Тобиасом, то ли из-за его откровений о Карле. Возможно, сердцебиение было вызвано обеими причинами.
На автоответчике было несколько сообщений, в том числе два от Питера, который напрочь забыл, что она уехала в Кентербери. Впрочем, этого следовало ожидать — Мадлен привыкла, что она не является значительным фактором в его занятой жизни. Это, а также заявление Тобиаса о том, что он видел Карла с роскошной блондинкой, окончательно испортило ей настроение. Если он действительно связан с миром антиквариата, то его телефонный звонок с предложением встретиться был исключительно профессиональным интересом.
Жан позвонил, чтобы пригласить Мадлен на ужин в Париже в среду вечером. Это было неудобно, но Мадлен ничего другого и не ожидала. Она вздохнула. Есть скорый поезд, а в четверг первая лекция у нее начинается довольно поздно… Мадлен оставила ему сообщение о своем согласии. Может, отец завел новую любовницу? Этим объяснялось бы его желание заранее договориться о встрече. Ей постоянно напоминали, что лишь она не способна вступить в успешные отношения с мужчиной.
Мадлен тряхнула головой, стараясь избавиться от глупых мыслей. Хватит себя жалеть! В крови бурлил кофеин, и она решила, что можно вернуться к переводу. Она завтра подумает о том, как построить отношения с Карлом. Роза поможет — ей это всегда удавалось.
2 ноября 1064 года
Целых две недели Одерикус почти ежедневно приходит в башню, чтобы встретиться с королевой. Под западным окном поставили стол для разрезания ткани, на котором разложили холст. Как предложил Одерикус, Эдита начала рисовать на холсте брата и его свиту, покидающих дворец, и короля Эдуарда. Миледи рисовала фигуры твердой умелой рукой, и история о посещении Гарольдом Годвинсоном Нормандии, о которой монаху запретили рассказывать, постепенно начала превращаться в гобелен.
Теперь к исходному изображению Эдуарда, сидящего на троне под аркой, прибавились две новые фигуры, расположенные слева от короля, где прежде был пустой холст. Одна из фигур была Гарольдом, поскольку у эрла Уэссекса были длинные черные усы, что позволяло легко его узнать. Гарольд сообщал королю, что у него есть важное дело за границей. Эти фигуры были нарисованы на ткани серебряным карандашом каменщика, и я начала вышивать их желтой и коричневой шерстью. У меня была и другая работа, но миледи предложила отсылать ее в лондонскую мастерскую. Кроме того, она попросила меня найти причину не пускать в комнату в башне других женщин, пока не будет закончена работа над гобеленом.
Это было нетрудно, поскольку женщины приходили помогать мне только тогда, когда это было нужно. Большинство из них жили в Лондоне, где легко могли найти другую работу.
