Прежде чем Жан успел погрузиться в философию физики, Мадлен положила ладонь на руку отца и сжала ее. Он посмотрел на нее и слабо улыбнулся. Иногда ей нравилось обсуждать с ним его «великие» идеи — как он когда-то делал это с Лидией, — но только не сегодня.
Хорошенькая юная официантка приняла у них заказ, и Жан оживился, вернувшись к более знакомому образу стареющего Казановы.
Официантка ушла, и он принялся задумчиво вертеть в руке ножку бокала.
— Когда мы с твоей матерью были молоды и вместе отправились в Англию, мне подумалось, что Лидия поступила правильно, оставив там свою душу. У меня это вызывало клаустрофобию — всем все известно, вплоть до размера твоей обуви. Но теперь я понимаю, что Лидии этого не хватало. Там был ее дом.
— Очень красивый дом, — добавила Мадлен.
— Но не такой красивый, как все это! — воскликнул Жан, показывая на блистающие улицы Парижа.
— Да, там все иначе, — ответила Мадлен.
Жан задумчиво кивнул, словно только теперь начал понимать.
ГЛАВА 10
— Доброе утро, Филипп.
Филипп, пытаясь стать как можно незаметнее, делал вид, что углубился в толстый том «Истории военного дела Средних веков».
— Думаю, вы можете мне помочь. Меня интересуют кое-какие сведения о вторжении в Британию Вильгельма Нормандского в тысяча шестьдесят четвертом году. — Мадлен была неумолима.
Он зашевелился. Упоминание даже о незначительном сражении, происходившем более чем четыреста лет назад, гарантировало внимание Филиппа.
— Доброе утро, Мадлен, я не слышал, как вы вошли. Говорите, тысяча шестьдесят четвертый год?
Он снял очки и принялся тщательно протирать их рукавом серого кардигана, потом откашлялся, переложил с места на место какие-то бумаги и вновь надел очки.
Мадлен повернулась к своему компьютеру и начала доставать вещи из сумки, чтобы сделать вид, что все это ее не слишком занимает.
— Да, меня всегда завораживал гобелен Байе — он ведь вам хорошо известен?
Мадлен хотела говорить с Филиппом на его языке и была уверена, что не обманется в своих ожиданиях.
Глаза Филиппа засияли.
— Да, Вильгельм и Гарольд неожиданно объединили силы, чтобы атаковать графа Конана, но ведь гобелен Байе знаменит вовсе не описанием вторжения в Бретань. Превосходное изложение битвы при Гастингсе, просто превосходное, хотя и не хватает технических деталей. Встает вопрос о саксонских лучниках. Просто завораживает. Всего один лучник-сакс, если верить гобелену, — мне это всегда казалось странным. Конечно, это просто символика. И все же нет оснований считать, что в битве при Гастингсе были лучники, во всяком случае, у саксов… Двадцать девять норманнских лучников на всем гобелене — шесть в главной его части и двадцать три внизу. Мне кажется особенно странным, что художник изобразил стрелу относительно лука с неправильной стороны. Ошибка, невозможная для мужчины. Нужно отдать должное саксам (Филипп продолжал называть англичан «саксами») за их стойкость при обороне, хотя…
— Что вы хотите сказать, Филипп?
— Ну, если учесть соотношение сил — норманны, естественно, сражались верхом — оборона саксов…
Мадлен вновь быстро его перебила:
— Я имела в виду художника.
— Да, он не мог быть мужчиной. Даже монахи знали, что такое лук и стрелы. Когда дело доходило до сражений, в них участвовали все, от последнего свинопаса до священника. А тот, кто делал эскиз для гобелена, не имел о сражениях ни малейшего представления.
Мадлен с трудом скрыла торжествующую улыбку. Она не рассчитывала на такую удачу.
— Однако я нигде не встречала упоминаний о том, что художник присутствовал во время битвы при Гастингсе или при других событиях, изображенных на гобелене, — сказала она, провоцируя Филиппа.
— Ну конечно, ведь художник не мог быть свидетелем всех событий, изображенных на гобелене Байе. К тому же гобелен создан через несколько лет после них.
Мадлен почувствовала, как по спине побежали мурашки, когда Филипп повторил общепринятое мнение, что работа над гобеленом началась не менее чем через десять лет после вторжения норманнов. Неужели в ее распоряжении оказались доказательства того, что гобелен появился на свет до знаменитых событий, которые иллюстрирует? Считалось, что его последняя часть вышита много позднее, но Мадлен до сих пор не знала этого наверняка. Она должна была закончить перевод дневника Леофгит, чтобы понять, когда была закончена вышивка.
— Но это лишь теория, — сказала она. — Никто не знает, когда именно завершилась работа над гобеленом.
— Насколько мне известно, существовали второстепенные исторические фигуры, которые не пользовались благосклонностью двора целых десять лет после вторжения. Однако они появляются на гобелене, что было бы невозможно, если бы работа над гобеленом началась раньше.
— Если гобелен сделан по заказу норманнов, — заметила Мадлен и тут же пожалела, что так далеко зашла в споре.
Не стоило вызывать у Филиппа подозрений, однако она сразу поняла, что можно не волноваться.
— В последнее время вы постоянно спорите, Мадлен, — заявил Филипп и вновь уткнулся в книгу, однако через мгновение поднял взгляд. — Я не эксперт по гобелену Байе, но уверен, что вам известно — в то время гобелены были главным товаром, который саксы экспортировали в Европу, а вышивкой занимались женщины.
Мадлен улыбнулась. Филипп привел разумный довод после того, как она в запале раскритиковала его из-за статьи о средневековой литературе.
Мадлен не успела убрать заставку с монитора (она ее недавно поменяла — концентрические круги всякий раз ухудшали ее состояние после похмелья), как вошла Роза, которая в кожаном костюме, обтягивающем грудь и бедра, и высоких сапогах была похожа на мадам Лаш
[36]
. Роза заявила, что им нужно выпить кофе и обсудить предстоящий допрос Карла. Она не сразу увидела Филиппа, склонившегося над работой. Однако Мадлен отметила, что Розе удалось произвести на него впечатление — очевидно, он представил себе, как Роза будет вести допрос. Его голова осталась опущенной, и могло показаться, что Филипп продолжает читать, но Мадлен видела, что поверх очков в стальной оправе Филипп изучает затянутые в кожу прелести Розы, а на его щеках появились красные пятна.
Роза примостилась на краю стола Мадлен и наклонилась, чтобы поправить чулок, выставив на всеобщее обозрение часть бедра и грудь под обтягивающей кожей пиджака. Роза подняла взгляд, посмотрела Филиппу в глаза и одарила его ослепительной улыбкой. Филипп так смутился, что резко поднялся на ноги, опрокинув стул, и спрятался за дверцей шкафа, оставаясь там, пока Мадлен и Роза не покинули кабинет.
