— И тем не менее вы слышали шум? — спросил я.
Иоганн неуверенно покачал головой.
— Дверь кухни была открыта, — пробормотал он. — Либо я забыл закрыть ее, либо кто-то действительно вышел через нее. Хотя могу поклясться, что запирал ее изнутри, сударь.
— Уверен, что вы ее закрыли, — постарался я успокоить его. — А вы вызвали солдат?
— Прежде всего я помог профессору вернуться в постель. Мне не хотелось его еще больше напугать. Потом я пошел побеседовать с солдатами, но они ничего и никого не видели. Туман прошлой ночью был погуще горохового супа.
— Ну и как чувствует себя ваш хозяин?
Иоганн опустил голову и пробормотал:
— Поначалу мне показалось, что с ним все в порядке. Я принес ему чай в постель, и, как обычно, он закурил трубку, но потом вдруг снова уснул. У меня просто не хватило духа отдернуть шторы, сударь. И он как будто немного не в себе сегодня утром. Потребовал, чтобы в комнате затопили камин, пожаловавшись на холод и на простуду. Да и его пищеварение…
— Скажите ему о моем приходе, — прервал я слугу.
Иоганн поклонился и собрался было идти, но я взял его за локоть. Я вдруг вспомнил то, что он сообщил мне в самом начале нашей беседы.
— Минутку! Вы говорили, что он работал всю ночь, не так ли?
— Так он мне сам сказал, сударь.
— Чем конкретно он занимался?
— Писал, сударь.
— И что же он писал?
— Не знаю. — Лакей прищурился. — Когда я убирал в комнате сегодня утром, я не обнаружил ни одного листочка бумаги, которую оставлял ему накануне вечером. Ни единого! Все перья были израсходованы, чернильница пуста, но все, что он написал, исчезло…
Дверь кабинета открылась с громким скрипом, и профессор Кант вышел в прихожую.
— В высшей степени успешное опорожнение кишечника, Стиффениис! — воскликнул он с широкой улыбкой. — Хорошо сформированный стул, плотный по фекальному составу с минимумом жидкого содержимого. Надеюсь, что и вам удалось произвести нечто подобное сегодня утром?
— Да, несомненно, сударь, — смущенно пробормотал я. В первый раз, когда я встретил Канта, он полчаса за обедом обсуждал работу своего пищеварительного тракта с ближайшим другом Райнгольдом Яхманном. Эта тема его явно никогда не утомляла. — Вы хорошо спали, профессор?
— Великолепно, великолепно, — ответил он, отмахнувшись от моего вопроса.
И он действительно выглядел превосходно. За исключением, вероятно, двух деталей. Первой был парик. Должно быть, Кант надел его сам, услышав наш с Иоганном разговор в прихожей. Напудренные локоны неуклюже съехали назад с затылка, обнажив собственные шелковистые волосы профессора, редкие и седые, напоминавшие тонкую паутинку, покрывающую лысину. Во всем остальном Кант, как всегда, был безупречен. На нем были плотный домашний сюртук из мятого атласа цвета бургундского вина, холщовые брюки до колен и розовые шелковые чулки. Второй немного комичной аномалией, бросившейся мне в глаза, было то, что он до сих пор не сменил домашние тапочки на выходные туфли. Как правило, Кант принимал визитеров при полном параде, так, словно готов был сразу же уйти вместе с ними. С извиняющейся улыбкой он указал на свою неподобающую обувь и произнес:
— Сегодня я очень поздно встал.
— Я не хотел вас беспокоить, сударь, — извинился я.
— Никакого беспокойства. Уверен, вы можете многое мне сообщить, — ответил он, проводив Коха и меня в свой кабинет, где уселся в широкое деревянное кресло.
Опершись о подлокотник рукой, профессор положил на нее голову. В комнате стоял уютный жилой запах, и Кант время от времени оценивающе подергивал носом. Он напоминал шелковичного червя, укутавшегося в теплый кокон, хотя острые глаза холодновато-голубого цвета испытующе пристально всматривались в окружающий мир. Все в облике профессора опровергало волнующий рассказ Иоганна Одума о ночной драме. При всей физической хрупкости Кант производил впечатление той самой оси, вокруг которой вращается Вселенная только потому, что он захотел, чтобы она вращалась.
— Ну-с? — произнес профессор.
— Я нашел оружие, которым пользовался убийца, сударь, — начал я.
Казалось, в то же мгновение по комнате пролетел сгусток заряженной энергии.
Кант вертикально вытянулся в кресле.
— Неужели? — воскликнул он.
Я извлек «коготь дьявола» из кармана. Размотав грязную тряпку, в которой его хранила Анна Ростова, я продемонстрировал «коготь» Канту.
— Господи помилуй! — воскликнул он. Не скрою, что я надеялся произвести впечатление и был обрадован его реакцией. Профессор протянул руку, чтобы коснуться предмета, и я заметил, как дрожат у него пальцы. — Что это такое, Стиффениис?
— Сержант Кох полагает, что, возможно, первоначально он использовался в качестве вязальной иглы. По всей вероятности, изготовлен из кости.
— В таком случае в нем должно быть ушко для пряжи, — заметил Кант, взяв иглу и наклонившись поближе, чтобы пристальнее ее рассмотреть.
Кох все время молчал, неподвижно стоя у меня за спиной.
— Она была укорочена, сударь, — внезапно проговорил он.
— Несомненно, — глубокомысленно согласился Кант. — Убийца приспособил инструмент для собственных нужд.
— Эту иглу похитили с тела Яна Коннена, — продолжал Кох, проявляя все больший энтузиазм по мере рассказа. — А кусочек, который вы нашли, — ее кончик. Должно быть, обломался, когда убийца пытался извлечь ее из трупа. Можно сделать вывод, что у преступника имеется целый запас подобных игл.
— С тем же успехом, герр Кох, — резко откликнулся на его слова Кант, словно что-то в них его задело, — можно сделать вывод, что существует совершенно определенная причина, по которой преступник выбрал для своих целей именно данный инструмент, а не какой-либо другой. Где вы его нашли, Стиффениис?
— Его дал мне человек, которого я допрашивал, — начал я, упиваясь триумфом, но Канта интересовали подробности.
— Человек, причастный к убийствам?
Я кивнул:
— Полагаю, что да, герр профессор, однако я должен быть до конца уверен, прежде чем произведу следующий арест. Она…
— Она? — Кант бросил на меня быстрый взгляд. — Женщина?
— Да, сударь.
— Вы полагаете, что владелец данной вещи — женщина, на основании обычной принадлежности предметов подобного сорта женщинам? — спросил он, и его взгляд метнулся к «дьявольскому когтю», лежавшему у него на ладони, словно это была редкая и очень ценная бабочка, которая могла в любое мгновение улететь.
— Поэтому-то я и пришел, сударь. Мне хотелось, чтобы вы либо подтвердили, либо опровергли мою логику.
Кант повернулся ко мне с гримасой сильнейшего раздражения на лице.
