Она жила в глубоком ущелье, приняв облик чудовищного паука,
и плела в расселинах черную паутину. В нее ловила она весь свет, какой могла —
и вновь исторгала его темными сетями удушающей мглы, покуда свет не перестал
проникать в ее логово; и она голодала.
Итак, Мелькор пришел в Аватар и нашел Унголианту; и снова
принял облик, какой носил тираном в Утумно — Владыки Тьмы, высокого и ужасного.
В этом облике он остался навек. Там, в черных тенях, которых не мог прозреть
даже Манвэ со своего высокого трона, Мелькор с Унголиантой измыслили месть.
Поняв замысел Мелькора, Унголианта разрывалась между жаждой и великим страхом;
ибо не желала она испытывать мощь владык и оставлять свое укрывище ради
опасностей Амана. А потому Мелькор сказал ей: "Делай, как я велю. И если,
когда все исполнится, голод твой не уймется, я дам тебе все, что вожделение
твое сможет пожелать. Дам полной горстью".
Он поклялся легко, как клялся всегда; и смеялся в глубине
души. Так старый вор соблазняет новичка.
Перед выступлением Унголианта окутала себя и Мелькора
покровом тьмы; Бессветием, которого не прозреть ничьим глазам, ибо оно —
пустота. Потом медленно стала плести сети — вервие за вервием, с обрыва на обрыв,
со скалы на утес, все выше и выше — покуда не добралась, наконец, до вершины
Хиарментира, высочайшего пика в той области мира, далеко на юге от великой
Таниквэтиль. За тем краем валары не следили: западнее Пелоров земли были пусты
и сумрачны, а восточнее гор, кроме позабытого Аватара - лежало лишь безбрежное
море.
Но сейчас на вершине горы залегла Унголианта; она сотворила
лестницу из сплетенного вервия и сбросила вниз, — и Мелькор поднялся и
встал рядом с ней на вершине, глядя на Хранимый Край. Под ними лежали леса
Оромэ, а западнее золотилась высокая пшеница полей Йаванны, и мерцали травы ее
пастбищ. Но Мелькор взглянул на север — и увидел вдали сияющую равнину, где
серебряные крыши Валмара блистали в смешенье лучей Тэльпериона и Лаурелина. Тут
Мелькор громко захохотал и помчался вниз по долгим западным склонам, и
Унголианта неслась рядом, тьмою своей прикрывая их обоих.
А надо сказать, что то было время праздника, и Мелькор знал
это. Хотя все времена года во власти валаров, и в Валиноре нет ни зимы, ни
смерти, жили они, тем не менее, в Арде, а это лишь малая песчинка в Чертогах
Эа, чья жизнь — Время, вечно текущее от первой ноты до последнего хора Эру. И,
поскольку валары любили тогда облачаться, как в платье, в обличье Детей
Эру, — так сказано в Айнулиндалэ — равно они ели и пили, и собирали плоды
Йаванны, выросшие на Земле, сотворенной ими по воле Эру.
Потому Йаванна установила время цветения и созревания всего,
что росло в Валиноре; и каждый раз, в начале сбора плодов, Манвэ устраивал
великое празднество во славу Эру, когда все народы Валинора пели и веселились
на Таниквэтиль. Теперь был тот самый час, и Манвэ объявил праздник более
пышный, чем все бывшие со времени прихода эльдаров в Аман. Ибо, хотя бегство
Мелькора предвещало грядущие труды и печали, и воистину никто не мог сказать,
какие еще раны могут быть нанесены Арде, прежде чем его одолеют снова, — в
то время Манвэ решил исцелить лихо, родившееся среди нолдоров; и все были
приглашены в его чертоги на Таниквэтиль, дабы отбросить там рознь, что легла
между их принцами, и навсегда позабыть об уловках Врага.
Были там и ваниары, и нолдоры Тириона, и майары собрались
вместе, и валары облачились в красу и величие; они пели пред Манвэ и Вардой в
их высоких чертогах и плясали на зеленых склонах Горы, обращенной к Древам. В
тот день улицы Валмара были пусты, а лестницы Тириона тихи; и земли дремали в
мире. Лишь тэлери за горами по-прежнему пели на берегах моря; ибо времена года
мало трогали их, они не задумывались ни о заботах Правителей Арды, ни о Тени, что
пала на Валинор, — ведь покуда она не коснулась их.
И лишь одно омрачило замысел Манвэ. Феанор пришел, ибо ему —
единственному — Манвэ повелел прийти, но ни Финвэ, ни кто иной из нолдоров
Форменоса не явился. Ибо сказал Финвэ: "Покуда сын мой Феанор в изгнании и
не может войти в Тирион, я считаю себя лишенным трона и не стану встречаться с
моим народом". А Феанор не надел праздничных одеяний — ни вышивок, ни
серебра, ни злата, ни драгоценных каменьев не было на нем; и он лишил валаров и
эльдаров света Сильмарилей, оставив их запертыми в Форменосе, в железной
палате. Тем не менее, он встретился с Финголфином пред троном Манвэ, и был
дружелюбен — на словах; а Финголфин предал забвению обнаженный меч, и протянул
руку, говоря так:
— Что я обещал — то и делаю. Я прощаю тебя и не помню
обид. — Феанор молча пожал ему руку, но Финголфин промолвил: — Полу-брат
по крови, истинным братом по духу буду я. Ты станешь вести, а я следовать. И да
не разделят нас впредь никакие печали!
— Я слышал твое Слово, — отвечал Феанор. —
Быть по сему. — Но смысл их речей был темен для них самих.
Говорят, что в тот самый час, когда Феанор и Финголфин
стояли пред Манвэ, настало смешенье света, когда сияли оба Древа, и безмолвный
Валмар был залит золотым и серебряным блеском. И в тот самый час Мелькор и
Унголианта пронеслись по-над полями Валинора, подобные тени или облаку тьмы,
что ветер гонит над залитой солнцем землей; и опустились у зеленого холма
Эзеллохар. Тут Бессветие Унголианты поднялось до корней Древ, и Мелькор вступил
на холм; и черным копьем он пронзил оба Древа, нанеся им страшные раны, и сок
их лился, как кровь, и орошал Землю. Унголианта же слизывала его, а потом стала
переходить от Древа к Древу, погружая черный хобот в их раны, пока не осушила
их; и яд Смерти, что жил в Унголианте, вошел в их тела и ветви, в крону и
корни, и они умерли. А ее все томила жажда, и, подползши к Прудам Варды, она
выпила их до дна; пока же Унголианта пила, она выдыхала испаренья столь черные,
и рост ее стал столь огромен, а облик так ужасен, что Мелькор устрашился.
Так великая тьма пала на Валинор. О делах того дня много
сказано в Алдудэниэ, Плаче по Древам, что сложен ваниаром Элеммирэ и известен
всем эльдарам. Однако, ни песня, ни повесть не передаст всей скорби и всего
ужаса, что настали тогда. Свет погас, но наставшая Тьма была больше, чем просто
потерей света. В тот час родилась Тьма, что казалась не пустотой, а живой
тварью, — ибо она явилась вне Света и владела мощью проницать взор,
входить в сердце и душу и покорять волю.
Варда взглянула с Таниквэтиль и узрела Тень, воздвигшуюся
внезапно бастионами мрака; Валмар погрузился в глубокое море ночи. Вскоре
Благая Гора стояла одна — последний остров в затонувшем мире. Песни смолкли. В
Валиноре царила тишь, ниоткуда не доносилось ни звука, лишь издали, из-за гор,
сквозь ущелье приносил ветер рыдания тэлери, подобные леденящим воплям чаек.
Ибо с востока потянуло холодом, и глубинные туманы моря накатывались на стены
берегов.
Но Манвэ с высокого трона обозревал дали, и взор его —
единственный — проницал ночь, покуда не узрил Тьму темнее тьмы, которой не мог
проницать, огромную, но далекую, быстро мчащуюся на север; и понял Манвэ, что
Мелькор приходил и ушел.
