Тогда началась погоня: землю сотрясали кони воинства Оромэ,
и огонь, что высекли копыта Нахара, был первым светом, вернувшимся в Валинор.
Но, едва достигнув Тучи Унголианты, всадники валаров ослепли, растерялись,
рассеялись и поскакали, сами не зная куда; и глас Валаромы затих и смолк. А
Тулкас словно запутался в черных тенетах ночи — силы оставили его, и он
бессильными ударами осыпал воздух. Когда же Туча ушла, стало поздно: Мелькор
насладился местью и ушел неведомо куда.
Глава 9
Об исходе нолдоров
Прошло время, — и великая толпа собралась вкруг Кольца
Судьбы; и валары восседали во тьме, ибо была ночь. Но звезды Варды сияли теперь
в небесах, и воздух очистился; ибо ветры Манвэ разогнали испарения смерти и
отбросили назад морские туманы. И поднялась Йаванна, и встала на Эзеллохаре,
Зеленом Кургане, ныне пустом и черном; и она возложила руки на Древа, но те
были темны и мертвы, и какой бы ветви ни коснулась она, — ветвь ломалась и
безжизненно падала к ее ногам. Тогда поднялся многоголосый плач; и казалось
скорбевшим, что они осушили до дна чашу горя, налитую для них Мелькором. Но это
было не так.
Йаванна обратилась к валарам:
— Свет Древ ушел и живет ныне лишь в Сильмарилях
Феанора. Провидцем оказался он! Даже для самых могучих под властью Илуватара
существует труд, что может быть сделан лишь раз. Свету Древ подарила жизнь я, и
никогда более в Эа не сотворю подобного. Однако, имей я хоть каплю того света,
я смогла бы вернуть жизнь Древам, прежде чем корни их изменятся необратимо; и
тогда раны наши затянутся, и злоба Мелькора будет посрамлена.
Тогда спросил Манвэ:
— Слышал ли ты, Феанор, сын Финвэ, речи Йаванны? Дашь
ли ты, о чем она просит?
Долго молчали все, но Феанор не ответил. И вскричал тогда
Тулкас:
— Говори, о нолдор, да или нет! Но кто откажет Йаванне?
Не из, ее ли трудов вышел свет Сильмарилей?
Но Ауле Создатель возразил:
— Не спеши! Мы просим о большем, чем ты думаешь. Дайте
ему время — и покой, чтобы решить.
Тут заговорил Феанор, — и горечь была в его словах:
— Для малых, как и для великих, есть дела, сотворить
кои они могут лишь единожды; и в этих делах живет их дух. Возможно, я смогу
расщепить свои алмазы, но никогда не сотворю я подобных им; и если разобью их,
то разобью свою душу и умру — первым из эльдаров в Амане.
— Не первым, — молвил Мандос, но его слов не
поняли; и снова упала тишь, пока Феанор размышлял во тьме. Ему казалось, что он
окружен кольцом врагов; ему вспоминались речи Мелькора, что Сильмарили не будут
сохранны, завладей ими валары. "Или он не валар, — говорил он
себе, — или не читает в их душах? Вор выдает воров!" — и он
горько вскричал:
— По своей воле я не сделаю этого! Если же валары
принудят меня, — я увижу наверняка, что Мелькор им сродни.
— Ты сказал, — произнес Мандос.
И встала Ниэнна, и взошла на Эзеллохар, и, отбросив серый
капюшон, слезами омыла грязь Унголианты; и пела она, скорбя о жестокости мира и
об Искажении Арды.
Но когда Ниэнна рыдала, явились посланники — нолдоры из
Форменоса, неся лихие вести. Они поведали, как слепящая Тьма нахлынула на
север, и в сердце той Тьмы шла сила, коей не было имени, и Тьма изливалась из
нее. А еще там был Мелькор, он подступил к дому Феанора и у дверей его сразил
короля нолдоров Финвэ, пролив первую в Благом Краю кровь; ибо Финвэ —
единственный — не бежал пред ужасом Тьмы. И еще сказали посланцы: Мелькор
разрушил твердыню Форменоса, забрав все камни, что хранились там; и Сильмарили
сгинули.
Тут встал Феанор и, подняв руку, пред лицом Манвэ проклял
Мелькора и нарек его Морготом, Черным Врагом Мира; и лишь этим именем звали его
впредь эльдары. Проклял он также и призыв Манвэ, и час, когда он, Феанор,
вступил на Таниквэтиль, решив в безумии гнева и скорби, что будь он в
Форменосе, сил его хватило бы на большее, чем тоже погибнуть, как замыслил
Мелькор. А после того, Феанор вышел из Кольца Судьбы и бежал в ночь, ибо отец
был ему дороже Света Валинора; да и кто из сыновей эльфов или людей меньше
ценил своих отцов?
Многие сострадали муке Феанора, но то, что он утратил,
утратил не он один; и Йаванна плакала на кургане в страхе, что Тьма на века
поглотит последние лучи Света Валинора. Ибо, хотя валары не осознали еще
полностью, что случилось, они видели, что Мелькор призвал себе помощь из-за
пределов Арды; Сильмарили сгинули, и, казалось, уже все равно, ответил ли
Феанор Йаванне «нет» или «да». Однако, скажи он вначале, до того, как пришли
вести из Форменоса, «да» — быть может, после деянья его были бы иными. Ныне же
рок навис над нолдорами.
А в это время Моргот, уйдя от погони валаров, явился в
пустоши Арамана. Земли эти лежат на севере, меж Пелорами и Великим Морем, как
Аватар на юге; но Араман обширнее: меж берегом и морем раскинулись пустынные
равнины, где царит холод, — и чем ближе ко Льду, тем холоднее. В спешке
пронеслись Моргот и Унголианта через этот край и, миновав великую мглу Ойомурэ,
вышли к Хелкараксэ, где пролив меж Араманом и Средиземьем заполнял вздыбленный
лед; Враг пересек его и вернулся на север Внешних Земель. Вместе двинулись они
дальше, ибо Моргот не мог избавиться от Унголианты, ее туча все еще окружала
его, и все ее глаза были устремлены на него; и так пришли они в земли, что
лежат к северу от залива Дрэнгист. Теперь Моргот был близко к развалинам
Ангбанда, своей древней западной твердыни; Унголианта, почуяв его надежду и
поняв, что здесь он попытается ускользнуть от нее, остановила его, требуя,
чтобы он отдал обещанное.
— Черносердый! — молвила она. — Я исполнила
твою просьбу. Но я еще не насытилась.
— Чего же еще хочешь ты? — спросил Моргот. —
Ужели весь мир должен уйти в твое брюхо? Я не давал обета скормить его тебе.
Владыка его — я.
— Так много мне не надо, — отвечала
Унголианта. — Но ты забрал из Форменоса великие сокровища; я хочу получить
их. Полной горстью ты насыплешь их.
И Моргот был принужден отдать ей камни, что нес с собой — по
одному; с великой неохотой делал он это, а она пожирала их, и их красота навеки
покидала мир. Все огромней и темнее делалась Унголианта, но жажда ее была
ненасытна.
— Лишь левой рукой давал ты, — сказала она. —
Открой теперь правую.
В правой руке Моргот держал Сильмарили, — и, хоть и
запертые в хрустальном ларце, они начали уже жечь его, и ладонь его терзала
мука; но он ни за что не разжал бы ее.
— Нет! — ответил он. — Ты получила свое. Ибо
лишь благодаря силе, что я вложил в тебя, сумела ты исполнить дело. Более ты не
нужна мне. Этих творений ты не получишь. Они — мои навеки.
Но Унголианта сильно выросла, а он уменьшился, так как сила уходила
из него; и она восстала на него: туча ее сомкнулась над ним и она окутала его
липкой паутиной. Тут Моргот испустил ужасающий вопль, что отозвался в горах.
Потому и зовется этот край Ламмоф — отзвуки его голоса навсегда поселились в
нем, и каждый громкий крик в том краю пробуждает их, и все прибрежье до самых
гор полнится воплями яростной муки. Крик Моргота был самым страшным и громким
из всех, звучавших когда-либо на севере мира: горы тряслись, земля дрогнула,
скалы треснули и разошлись. Глубоко и далеко был слышен этот крик. Под
развалинами чертогов Ангбанда, в безднах, куда в спешке не заглянули валары,
все еще таились балроги, дожидаясь возвращения своего Властелина; теперь они
проснулись и, перенесясь через Хифлум, огненным смерчем примчались в Ламмоф.
Пламенными мечами они разбили сети Унголианты, она отступила и обратилась в
бегство, испустив черный дым, укрывший ее; и, бежав с севера, она пробралась в
Белерианд и поселилась у подножья Эред Горгорофа, в темной долине, что после,
из-за порожденного Унголиантой страха, звалась Нан Дунгорфеб, Долиной Ужасной
Смерти. Ибо там, со времен разрушения Ангбанда, жили мерзкие твари в том же
паучьем обличье; и она сочеталась с ними, а потом пожирала; и даже когда сама
Унголианта сгинула неведомо куда, потомство ее жило там и плело свои мерзкие
сети. О судьбе Унголианты не говорит ни одно предание. Однако, кое-кто считает,
что она давным-давно исчезла, в неутолимом своем голоде пожрав самое себя.
