Так страхи Йаванны, что Сильмарили будут поглощены Тьмой и
канут в ничто, не сбылись; но они остались во власти Моргота. А он,
освободившись, вновь собрал всех своих слуг, каких только мог найти, и пришел в
развалины Ангбанда. Он заново отрыл обширные подземелья и казематы, а над
вратами поднял трехглавые пики Тангородрима, темный дым всегда клубился вкруг
них. Там бесцветными стали воинства его тварей и демонов, а раса орков,
порожденная прежде, росла и множилась во чреве Земли. И Тьма темнее тьмы
простерлась над Белериандом, и темна повесть тех лет; Моргот же отковал в
Ангбанде железную корону, и нарек себя Королем Мира, в знак чего вставил в свою
корону Сильмарили. Руки его были сожжены дочерна прикосновением к тем благим
алмазам, и черными остались они навек; и никогда не оставляла его боль от
ожогов, и вечна была его ярость от той боли. Никогда не снимал он короны, хоть
вес ее и был ему тяжким бременем. Никогда не покидал он глубинных залов своей
твердыни, направляя войска с северного своего трона; лишь раз тайно покинул он
свои северные владения. И лишь раз за время своего владычества брал он в руки
оружие.
Ибо теперь ненависть глодала его куда сильнее, чем во дни
Утумно, когда гордыня его еще не была умалена, и ныне во владычество над своими
прислужниками, в возжигание в них жажды зла вкладывал он свой дух. Тем не менее,
величие его, как одного из валаров, до времени оставалось при нем, хоть и
обращенное в ужас, и пред ликом его все, кроме самых могущественных,
низвергались в темную бездну страха.
Когда стало известно, что Моргот бежал из Валинора и погоня
была напрасной, валары долго сидели в раздумье среди тьмы в Кольце Судьбы, и
майары и ваниары, рыдая, стояли вокруг; нолдоры же большей частью вернулись в
Тирион и оплакивали свой затмившийся дивный город. Через погруженную во мрак
Калакирию с темных морей вплывали туманы и окутывали его башни, и фонарь
Миндона тускло светил во тьме.
Потом вдруг в городе появился Феанор и призвал всех во двор
короля на вершине Туны, но изгнание, к которому он был приговорен, все еще
лежало на нем, и он восстал против валаров. А потому быстро собралась большая
толпа — послушать, что он скажет; и холм, и все лестницы и улицы, что вели на
него, были залиты светом факелов. Феанор владел искусством красноречия, и язык
его давал ему огромную влась над душами, когда он хотел того; и в ту ночь
сказал он нолдорам Слово, что запомнилось им навек. Пламенна и ужасна была его
речь, исполненная гордыни и ярости; и, внимая ей, нолдоры теряли разум. Большую
часть своего гнева и ненависти обрушил он на Моргота, и все же почти все его
речи выросли из лжи Моргота; но Феанор обезумел от скорби по убитому отцу и от
потери Сильмарилей. Он требовал владычества над всеми нолдорами — раз Финвэ
умер — и отвергал установленное валарами.
— Почему, о нолдоры, — вопрошал он, — почему
должны мы и дальше служить алчным валарам, которые не могут уберечь от Врага ни
нас, ни свои собственные владения? И хотя теперь Он их враг, не одной ли они с
ним крови? Месть зовет меня отсюда — но не будь даже ее, я не стал бы жить в
одних краях с родней убийцы моего отца и похитителя моих сокровищ, однако не
единственный я храбрец в народе отважных. Или не все вы лишились короля? И чего
еще не лишились вы, запертые в теснине между горами и морем?
Прежде здесь был свет, в котором валары отказали Средиземью,
но теперь тьма уравняла все. Будем ли мы вечно скорбеть здесь — сумеречный
народ, задавленный мглою — роняя напрасные слезы в неблагодарное море? Или
вернемся в свой дом? Сладки воды Куйвиэнэн под незамутненными звездами, и
широки земли, что простерлись вокруг него. Обширные страны лежат там и ждут
нас, — тех, кто в глупости своей забыл их. Идем к ним! Пусть трусы
сторожат город!
Долго говорил он так, все время убеждая нолдоров следовать
за ним и доблестью своей, пока не поздно, завоевать свободу и великие владения
на востоке; он вторил лжи Мелькора, что валары обманули их и буду держать в
плену, дабы люди могли править Средиземьем. Многие эльдары тогда впервые
услыхали о Пришедших Следом.
— Пусть трудна дорога, — говорил он, — дивным
будет конец ее! Проститесь с оковами! Но проститесь и с беззаботностью!
Проститесь со слабыми! Проститесь с сокровищами! Мы создадим большие! Идите
налегке; но несите с собой мечи! Ибо нам идти дальше, чем Оромэ, терпеть
дольше, чем Тулкасу; мы никогда не откажемся от погони. За Морготом — до края
Земли! Мы будем воевать и ненавидеть. Но когда победим и вернем Сильмарили —
тогда мы и только мы будем владыками непорочного Света и господами блаженства и
красоты Арды. Ни один народ не превзойдет нас!
Тут Феанор поклялся ужасной клятвой. Сыновья бросились к
нему и, стоя бок о бок, дали тот же обет; и кроваво блестели в мерцании факелов
клинки их обнаженных мечей. Этой клятвы никто не может нарушить и никто не
может освободить от нее; именем Илуватара клялись они, призывая на свою голову
Извечный Мрак, если не сдержат обета; и Манвэ в безумии поминали они, и Варду,
и благую гору Таниквэтиль, клянясь ненавидеть и преследовать Стихию Мира,
демона, эльфа или нерожденного еще человека, или иную тварь, большую или малую,
добрую или злую, когда бы ни пришла она в мир — любого, кто завладеет, или
получит, или попытается укрыть от Феанора или его наследников Сильмарили.
Так говорили Маэдрос, Маглор и Целегорм, Куруфин и Карантир,
Амрод и Амрас — принцы нолдоров; и многие устрашились, слыша ужасные речи. Ибо
данная так клятва не может быть нарушена и будет преследовать давшего ее до
конца света. Посему Финголфин и его сын Тургон воспротивились Феанору, — и
родились злые слова, и снова гнев прилил к остриям мечей. Но вот, тихо, как всегда,
заговорил Финарфин, — он старался успокоить нолдоров, заставить их
остановиться и задуматься, пока не содеяно то, чего не изменишь; и так же
говорил один из его сыновей Ородреф. Финрод был на стороне своего друга
Тургона; а Галадриэль, единственная женщина нолдоров, стоявшая в тот день,
высока и доблестна, среди спорящих принцев, желала идти в поход. Она не давала
клятвы, но слова Феанора о Средиземье зажгли ее сердце, ибо ей страстно
хотелось узреть безграничные просторы и править в них — в собственном владении
и по собственной воле. То же думал и сын Финголфина Фингон: ему тоже запали в
душу слова Феанора, хотя самого Феанора он не любил; а за Фингоном, как всегда,
пошли Ангрод и Аэгнор, сыновья Финарфина. Однако они хранили спокойствие и не
говорили против отцов.
Наконец, после долгих споров, Феанор взял верх и зажег
большую часть собравшихся нолдоров жаждой увидать новые и дивные земли. Потому,
когда Финарфин вновь стал призывать помешкать и задуматься, поднялся громкий
крик: "Нет, идем, идем тотчас!" И Феанор и его сыновья сразу начали
готовиться к уходу.
Немногое видели впереди те, кто решился вступить на темный
этот путь. Однако все было сделано в величайшей спешке: Феанор влек их вперед,
боясь, что сердца их остынут, и слова его пропадут втуне; и, как бы ни были
горды его речи, он помнил о мощи валаров. Но из Валинора не приходило вестей, и
Манвэ безмолствовал. Он не хотел ни препятствовать Феанору, ни запрещать ему
действовать. Ибо валары заботились о том, чтобы не причинить эльдарам зла и не
удерживать никого из них против воли. Сейчас они наблюдали и ждали, ибо не
верилось им, что Феанор сможет подчинить всех нолдоров своей воле.
