Однако, хоть до поры Моргот и не знал этого, была у него
причина для величайшей радости. Ибо Феанор, в гневе своем на Врага, не
остановился, но продолжал гнать остатки орков, думая добраться так до самого
Моргота. И он хохотал, играя мечом, радуясь, что не отступил перед гневом
валаров и трудностями пути и узрел час мести. Ничего не знал он об Ангбанде и о
тех огромных силах, что столь быстро собрал Моргот; но хоть и знал, — его
бы это не удержало; ибо он далеко опередил свое войско; и, увидя это,
прислужники Моргота повернули назад, и на помощь им вышли из Ангбанда балроги.
Там, близ пределов Дор-Даэдэлофа, края Моргота, Феанор с немногими друзьями был
окружен. Бился он долго и неустрашимо, хотя был объят огнем и изранен; но, в
конце концов его поверг Готмог, предводитель балрогов, которого после сразил в
Гондолине Эктелион. Там Феанор и погиб бы, не приди ему в это время на помощь
сыновья с войском. Балроги оставили его и отступили в Ангбанд.
Сыновья же подняли отца и понесли к Мифриму. Но, когда
подошли к Эйфель Сириону и готовы были ступить на тропу, ведущую к перевалу,
чтобы перейти горы, Феанор велел остановиться: раны его были смертельны, и он
знал, что час его близок. И, бросив последний взгляд со склонов Эред Вэтрина,
он узрел вдали пики Тангородрима, мощнейшей из твердынь Средиземья, и осознал в
прозрении смерти, что никогда не достанет у нолдоров силы сокрушить их; но
трижды проклял он имя Моргота и оставил сыновьям завет хранить клятву и
отомстить за отца. Затем он умер; но нет у него ни могилы, ни гробницы, ибо
столь пламенным был его дух, что, едва он отлетел, — тело Феанора стало
золой и развеялось, как дым; и подобие его никогда не появлялось в Арде, а дух
не покидал чертогов Мандоса. Так закончил жизнь величайший из нолдоров, чьи
дела принесли им огромную славу и гибельнейшую беду.
А надо сказать, что в Мифриме жили Сумеречные Эльфы, народ
Белерианда, перешедший горы, и нолдоры встретились с ними радостно, как с давно
потерянными родичами. Но беседовать между собой им сперва было трудно, ибо в
долгой разлуке языки калаквэнди Валинора и мориквэнди Белерианда стали очень
различны. От эльфов Мифрима узнали нолдоры о могуществе Элу Тингола, короля
Дориафа, и завесе чар, что ограждала его владения; а вести о великих деяньях на
севере дошли до Менегрота и гаваней Бритомбар и Эгларест. И тогда все эльфы
Белерианда исполнились изумления и надежды на могучих родичей, нежданно
вернувшихся с Запада в час нужды; и верилось им вначале, что нолдоры пришли,
как посланцы валаров, чтобы освободить их.
Но в самый час смерти Феанора к его сыновьям явился посол
Моргота с признанием поражения и предложением условий — вплоть до возвращения
Сильмариля. Тогда Маэдрос Высокий, старший из сыновей, стал убеждать братьев
притвориться, что они согласны на переговоры, и поехать в назначенное место. Но
нолдоры были не честней Моргота. Потому оба посольства прибыли с силами
большими, чем было договорено; но Моргот прислал больше войска, и там были
балроги. Товарищей Маэдроса перебили, а его самого — по приказу Моргота —
захватили живым и отвели в Ангбанд.
Тогда братья Маэдроса отступили и укрепили большой лагерь в
Хифлуме; но Моргот взял Маэдроса заложником и прислал сказать, что не освободит
его, покуда нолдоры не откажутся от войны и не возвратятся на Запад — или не
уйдут из Белерианда далеко на юг. Но сыновья Феанора знали, что Моргот обманет их
и не отпустит Маэдроса, что бы они ни сделали; к тому же они были связаны
клятвой и не могли прекратить войны против Врага. А потому Моргот повесил
Маэдроса на утесах Тангородрима, приковав его к скале за кисть правой руки.
А до лагеря в Хифлуме дошли слухи о походе Финголфина и тех,
кто вслед за ним перешел Вздыбленный Лед, — было это, когда мир в
удивлении замер перед восходом Луны. А когда воинство Финголфина явилось в
Мифрим, Солнце, пылая, взошло на западе; и Финголфин развернул голубые и серебряные
стяги, велел протрубить в рога, — и цветы расцветали под их шагающими
ногами, и века звезд кончились. С восходом великого светоча прислужники Моргота
бежали в Ангбан, и Финголфин без помех миновал укрепления Дор-Даэдэлофа, покуда
враги его прятались под землей. А после эльфы ударили в ворота Ангбанда, и
вызов труб сотряс башни Тангородрима: и Маэдрос услышал его в муках своих — и
громко закричал, но голос его потерялся в каменном эхе.
Но Финголфин, будучи иного нрава, чем Феанор, и помня о
коварстве Моргота, отступил от Дор-Даэдэлофа и повернул назад к Мифриму, ибо
получил вести, что там найдет сыновей Феанора, к тому же он хотел укрыться за
щитом Теневых Гор, пока народ его будет отдыхать и набираться сил. Ибо
Финголфин видел мощь Ангбанда и не считал, что он падет от одного лишь звука
труб. Поэтому, придя, наконец, в Мифрим, он встал лагерем у северных берегов
озера. Никакой любви не было в сердцах тех, кто шел за Финголфином, к дому
Феанора, ибо великие муки испытали выжившие во Льду, а Финголфин считал сыновей
соучастниками отца. Тут возникла опасность схватки между воинствами; но, хотя и
огромны были их потери в пути, спутников Финголфина и Финрода, сына Финарфина,
оказалось все же больше, чем сторонников Феанора, — те отступили и
перенесли лагерь на южный берег; и озеро разделило их. Многие в войске Феанора
сожалели о пожарище в Лосгаре и были исполнены изумления перед мужеством, что
провело друзей, ими отвергнутых, через Льды Севера; и они с радостью приветили
бы их, но не осмелились — от стыда.
Так, из-за проклятия, наложенного на них, нолдоры ничего не
достигли, пока Моргот сомневался и страх света был еще нов оркам и сковывал их.
Но Моргот очнулся от дум и рассмеялся, видя рознь между своими врагами. В
глубинах Ангбанда сотворил он густой дым и мглистый туман, и они изверглись с
курящихся пиков железных Гор — и далеко в Мифриме увидели, что чистый воздух
первых рассветов замутился. С востока налетел ветер и понес мглу на Хифлум,
затмевая новое Солнце; и она опустилась, клубясь, в лугах и ущельях и ядом и
ужасом наполнила воды Мифрима.
Тогда Фингон Отважный, сын Финголфина, решил исцелить
вражду, разделившую нолдоров, прежде чем Враг их будет готов к войне; ибо земли
Севера содрогались от грома подземных кузней Моргота. Давным-давно, в благости
Валинора, прежде, чем с Моргота сняли оковы, и ложь разделила нолдоров, Фингон
был близким другом Маэдроса; и, хоть он и не знал еще, что Маэдрос не забыл о
нем при сожжении кораблей, мысль о прежней дружбе терзала сердце Фингона.
Потому он решился на дело, справедливо почитаемое высочайшим из сотворенного
принцами нолдоров: один, ни с кем не посоветовавшись, отправился на поиски
Маэдроса. Самая тьма, порожденная Морготом, помогла ему, — он невидимо
пробрался в твердыню своих врагов. Высоко на склоны Тангородрима поднялся он и
в отчаяньи оглядывал пустынные земли; но не нашел ни ущелья, нитрещины, по
которым мог бы попасть в крепость Моргота. Тогда, бросая вызов оркам, что все
еще прятались в темных подземельях, Фингон взял арфу и запел песнь Валинора,
сложенную нолдорами в древности, когда вражда еще не разделяла сынов Финвэ; и
голос его зазвенел в мрачных теснинах, дотоле не слыхавших ничего, кроме воплей
страха и скорби.
Так нашел Фингон того, кого искал. Потому что внезапно
вверху, отдаленно и слабо, песню подхватили, и голос окликнул его. То, забыв о
муке, пел Маэдрос. Но Фингон, вскарабкавшись к подножию скалы, на которой висел
его родич, не смог подняться выше; и рыдал он, видя жестокое дело Моргота. А
Маэдрос, страдая без надежд, молил Фингона убить его; тогда Фингон наложил
тетиву и согнул лук и, не видя иного выхода, воззвал к Манвэ, говоря: "О
ты, кому милы все птицы, направь же теперь это оперенное древко и возврати хоть
каплю жалости нолдорам в их нужде!"
