Маэглин, однако, смолчал.
Тут Тургон воссел на трон, сжимая судебный жезл, и голос его
был суров:
— Я не стану спорить с тобой, Темный Эльф. Лишь мечи
нолдоров защищают твои бессолнечные леса. Свободой бродить в них ты обязан моей
родне; если бы не они — давным-давно был бы ты рабом в подземельях Ангбанда. А
здесь король — я. И, хочешь ты того или нет, — воля моя здесь закон. Лишь
один выбор есть у тебя: поселиться здесь или здесь умереть. И тот же — для
твоего сына.
Тогда Эол взглянул в глаза короля Тургона и не смутился, но
долго молчал и не шевелился, пока мертвая тишь не окутала зал; и Арэдэль
испугалась, ибо знала, что он опасен. Вдруг, быстрый, как змея, он выхватил
кинжал, что скрывал под плащом, и метнул его в Маэглина, крича:
— Смерть выбираю я — за себя и за сына! Ты не получишь
того, что принадлежит мне!
Но Арэдэль бросилась под клинок, и он вошел ей в плечо, Эола
же скрутили и увели, пока прочие хлопотали вкруг Арэдэли. Но Маэглин, глядя на
отца, не проронил ни слова.
Было решено, что на другой день Эол вновь предстанет перед
королевским судом; и Арэдэль и Идриль молили Тургона о милости. Но вечером,
хотя рана и казалось легкой, Арэдэли стало хуже; она лишилась чувств и ночью
умерла: лезвие кинжала было отравлено, хотя никто не знал этого, пока не стало
поздно.
И потому, когда Эол предстал перед Тургоном, он не нашел
милости; и его повели на Карагдур, уступ на черной скале с северной стороны
Гондолинского холма, чтобы сбросить с отвесных стен города. И Маэглин стоял там
и молчал. Но перед смертью Эол крикнул:
— Ты отказался от отца и его родни, сын-лиходей! Да
обратятся здесь в прах все твои надежды, и да погибнешь ты тою же смертью, что
и я!
Тут Эола столкнули с Карагдура, и он погиб, и все в
Гондолине сочли это справедливым; однако Идриль была потрясена и с тех пор не
доверяла новоявленному родичу. А Маэглин процветал и стал величайшим из
гондолинцев, и все прославляли его, Тургон же высоко ценил: ибо, если Маэглин
легко и быстро обучался, чему мог, многому мог он и научить. Он собрал вокруг
себя всех, кто имел склонность к кузнечному и горному делу; и, обыскав Эхориаф
(что значит Окружные Горы), нашел богатые залежи разных металлов. Более всего
ценил он твердое железо ангабарских копей на севере Эхориафа и оттуда добывал
металл, пригодный для стали, так что оружие гондолинцев делалось все острее и
крепче, и в грядущие дни это сослужило им добрую службу. Маэглин был мудрым и
осторожным советником, а в нужде — стойким и доблестным воином. Это увиделось
после, когда в год Нирнаэф Арноэдиад Тургон выступил на север, на помощь
Фингону. Маэглин не остался в Гондолине наместником короля, но пошел на войну и
бился рядом с Тургоном, показав себя яростным и бесстрашным в бою.
Итак, казалось, судьба улыбалась Маэглину, ставшему одним из
самых могучих среди принцев нолдоров, а по славе — вторым в их державах. Однако
он был замкнут, и хотя не все шло так, как ему хотелось, он сносил это молча,
скрывая свои мысли, так что немногие могли прочесть их; но Идриль Целебриандал
— могла. Ибо с первых дней в Гондолине жила в его сердце все время растущая
печаль, что лишала его радости: он любил красу Идриль и желал ее — безнадежно.
У эльдаров не было принято, чтобы столь близкие родичи вступали в брак, да и
никто прежде не хотел этого. И, как бы там ни было, Идриль совсем не любила
Маэглина, а, зная его мечты о ней — и не могла полюбить. Ибо эта любовь
казалась ей странным извращением, как впоследствии казалась всем эльдарам —
лихим плодом Резни, через который тень проклятия Мандоса пала на последнюю
надежду нолдоров. Но годы текли, Маэглин глядел на Идриль — и ждал, и любовь в
его сердце становилась тьмой. И тем более старался он настаивать на своем в
других делах, не отвергая никакого труда или бремени, если мог таким образом
стать сильнее.
Вот что случилось в Гондолине; и среди благости той державы,
в сиянии ее славы было посеяно темное семя зла.
Глава 17
О том, как Люди пришли на Запад
Когда со времени прихода нолдоров в Белерианд минуло свыше трех
сотен лет, во дни Долгого Мира Финрод Фелагунд поехал как-то на восток от
Сириона — поохотиться с Маглором и Маэдросом, сынами Феанора.
Но, устав от гоньбы, он отправился один к хребту Эред
Линдон, чьи вершины сияли вдали, и, вступив на Гномий Тракт, переправился через
Гэлион у брода Сарн Атрад, свернул к югу у верховьев Аскара и вошел в северный
Оссирианд.
В долине у подножий гор, ниже истоков Талоса он под вечер
увидел огни и услышал далекое пенье. Это удивило его, ибо Зеленые Эльфы,
населявшие этот край, не жгли костров и не пели ночью. Сперва он опасался, что
эта орда орков миновала северных стражей, но, подойдя ближе, понял, что ошибся:
языка певцов он никогда прежде не слышал — он был не гномий и не орочий. Тогда
Фелагунд, безмолвно стоя в ночной тени деревьев, со склона заглянул в лагерь —
и увидал там неведомый народ.
То был клан Беора Старого, как звали его позднее, вождя
Людей. После долгих лет скитаний он, наконец, привел соплеменников с востока к
Синим Горам, они перевалили хребет — и первыми из людей пришли в Белерианд. Они
пели, радуясь и веря, что спасены ото всех опасностей и пришли, наконец, в
край, где нет страха.
Долго смотрел на них Фелагунд, и любовь к ним шевельнулась в
его сердце; однако, он оставался под укрытием леса, пока они все не заснули.
Тогда он прошел между спящими и, сев подле умирающего костра, где никто не нес
стражи, поднял отложенную Беором грубую арфу — и полилась музыка, которой
никогда не слышали люди, ибо в пустынных землях у них не было в этом других
учителей, кроме Эльфов Тьмы.
И люди проснулись и слушали, как поет и играет Фелагунд, и
думал каждый, что ему снится дивный сон, пока не замечал, что его товарищи тоже
не спят; но пока Фелагунд играл, они молчали и не шевелились — столь прекрасной
казалась музыка и столь дивной песня. Мудры были слова эльфийского владыки, и
мудрость вливалась в души тех, кто внимал ему; ибо то, о чем он пел —
сотворение Арды и блаженство Амана за мглой Моря, — ясными видениями
проходило перед их взором, и его эльфийская речь отзывалась в душе каждого так,
как было тому доступно.
Так и вышло, что Люди прозвали короля Фелагунда, первого из
встреченных ими эльдаров, — Ном, что на их языке значит Мудрость, и после
звали весь его народ Номинами, Мудрыми. Они думали вначале, что Фелагунд — один
из валаров, которые, по слухам, живут далеко на Западе; это и было (говорят
некоторые) причиной их похода. Но Фелагунд жил среди них и учил их истинным
знаниям, и они полюбили его и почитали своим властителем, и после были всегда
верны дому Финарфина.
А надо сказать, что из всех народов эльдары наиболее искусны
в языках; к тому же Фелагунд обнаружил, что может читать в умах людей те мысли,
которые они хотели выразить словами, так что речь их легко было понять. Говорят
также, что те люди давно, еще на востоке, встречались с Темными Эльфами и
неплохо выучили их язык; а так как все наречия квэнди одного корня, язык Беора
и его народа во многом походил на эльфийский. Так что очень скоро Фелагунд мог
говорить с Беором; и пока он жил среди людей, Финрод и Беор часто беседовали.
Однако когда Финрод расспрашивал Беора о пробуждении людей и об их блужданиях,
Беор мало что мог поведать ему; действительно, известно ему было немногое, ибо
праотцы его племени почти не рассказывали преданий о прошлом, и память их
молчала. "Тьма лежит за нами, — молвил Беор, — мы же обратились
к ней спиной и не желаем возвращаться туда даже в мыслях. Сердца наши обращены
к Западу, и мы верим, что найдем Свет".
