Хоть он и не надеялся на это, она пришла к нему туда, где он
пребывал во тьме, и в давние времена, в Потаенном Королевстве Лутиэн вложила
свою руку в руку Берена. Потом она часто приходила к нему, и они бродили в
лесах, скрываясь ото всех; прошла весна, наступило лето, и большего счастья не
знал никто из детей Илуватара, хоть и краткий был им отмерен срок.
Даэрон Песнопевец также любил Лутиэн; он вызнал, что она
встречается с Береном, и предал их королю. Безмерно был разгневан Тингол, ибо
любил Лутиэн превыше всего на свете, считая недостойными ее всех эльфийских
владык; что до смертных, он их даже не брал на службу. Потому он с печалью и
изумлением заговорил с Лутиэн, но она не промолвила ни слова, покуда Тингол не
поклялся не убивать Берена и не заключать в темницу. И все же он послал своих
слуг, приказав взять его и доставить в Менегрот как преступника; однако Лутиэн,
упредив их, сама привела Берена к трону Тингола, словно он был почетным гостем.
С презрением взглянул на Берена Тингол, Мелиан же хранила
молчание. Король промолвил:
— Кто ты, что осмелился по-воровски прокрасться сюда и
без дозволения приблизиться к моему трону?
Беоен молчал, охваченный трепетом, ибо велики были пышность
Менегрота и величие Тингола. Тогда заговорила Лутиэн:
— Это Берен, сын Барахира, вождя людей и
могущественного врага Моргота, чьи деяния воспеты даже эльфами.
— Пусть говорит Берен! — велел Тингол. — Чего
ты ищешь здесь, несчастный смертный, и что заставило тебя покинуть родину и
прийти в мои владения, которые закрыты для таких, как ты? Можешь ли ты отыскать
способ избежать сурового наказания за свою дерзость и глупость?
Тогда Берен поднял голову и увидел глаза Лутиэн, а потом
перевел взгляд на Мелиан, и почудилось ему, что слова рождаются сами собой.
Страх покинул его, и проснулась в нем гордость древнейшего человеческого рода;
и сказал он:
— Сюда, о король, через опасности, что и немногим
эльфам по плечу, вела меня судьба. И здесь нашел я не то, что искал, но чем,
найдя, хочу владеть вечно. Ибо сокровище это превыше золота и серебра и
драгоценнее алмазов. Ни камню, ни железу, ни огню Моргота, ни всему могуществу
эльфийских владык не сокрыть от меня того, что я жажду. Ибо Лутиэн, дочь твоя —
прекраснейшая среди Детей Мира.
Тишина воцарилась в чертоге, ибо те, кто там был,
потрясенные и испуганные, ждали, что Берен будет убит на месте. Тингол, однако,
медленно проговорил:
— Этими словами ты заслужил смерть, и она последовала
бы немедля, не дай я поспешной клятвы, о которой сожалею сейчас, о
низкорожденный смертный, выучившийся во владениях Моргота ползать украдкой,
подобно его рабам и соглядатаям.
Берен отвечал:
— Заслужил я смерть или нет, я приму ее от тебя; не
приму лишь этих слов — «низкорожденный», "соглядатай", «раб». Клянусь
кольцом Фелагунда, что было дано моему отцу на поле битвы на Севере, мой род не
заслужил подобных имен ни от одного эльфа, будь он хоть трижды король.
Горды были его слова, и все взгляды устремились на кольцо,
ибо он высоко поднял его, и засверкали изумруды, сотворенные нолдорами в
Валиноре. Было это кольцо сделано в виде двух змей с изумрудными глазами, и их
головы словно венчала корона из золотых цветов; одна змея защищала корону,
другая пожирала. Это был знак Финарфина и его рода. Тогда Мелиан склонилась к
Тинголу и шепотом посоветовала ему смирить свой гнев. "Ибо, —
прибавила она, — не от твоей руки погибнет Берен; предназначен ему долгий
и вольный путь, но судьба его связана с твоей. Будь осторожен!"
Ничего не сказал Тингол, взглянул на Лутиэн и подумал так:
"Злосчастны люди, ничтожны и недолговечны их вожди; и одни из них посмеет
протянуть руку к моей дочери и остаться в живых?!" И промолвил:
— Я вижу кольцо, о сын Барахира, и понимаю, что ты горд
и высокого мнения о своей мощи. Недостаточно, однако, подвигов отца, даже если
б он служил мне, чтобы получить дочь Тингола и Мелиан. Внемли же! И я желаю
скрытого сокровища. Ибо камень, железо и огонь Моргота хранят то, чем я хотел
бы владеть вопреки воле всех эльфийских владык. Ты сам сказал, что подобные
препятствия не смутят тебя. Ступай же! Принеси мне в руке своей Сильмариль из
короны Моргота, и тогда Лутиэн, буде она пожелает, отдаст тебе свою руку. Тогда
получишь ты мое сокровище, и хотя в Сильмарилях заключена судьба Арды, ты не
можешь не признать мою щедрость.
Так он вызвал к жизни рок Дориафа и попал в сети Проклятья
Мандоса. Те же, кто слышал его слова, поняли, что Тингол не нарушил своей клятвы
и все же обрек Берена на смерть; ибо знали они, что вся мощь нолдоров еще тех
времен, когда не была прорвана Осада, не смогла достичь того, чтобы хоть
издалека увидеть сияние Феаноровых Сильмарилей. Ибо они были вправлены в
Железную Корону и ценились в Ангбанде превыше всего; их хранили балроги и
бесчисленные мечи, прочные затворы и неприступные стены, а более всего — черное
могущество Моргота.
Берен же рассмеялся:
— Недорого ценят эльфийские владыки своих
дочерей! — воскликнул он. — Они готовы продать их за драгоценные
камни, за рукотворные украшения. Но если, о Тингол, такова твоя воля, я исполню
ее. И когда мы встретимся вновь, в руке моей будет Сильмариль, вырванный из
Железной Короны; ибо не в последний раз видишь ты Берена, сына Барахира!
Затем он взглянул в глаза Мелиан, которая не произнесла ни
слова, простился с Лутиэн Тинувиэль и, поклонившись Тинголу и Мелиан, отстранил
стоявших рядом с ним стражей и в одиночестве покинул Менегрот.
И тогда сказала Тинголу Мелиан:
— Ты поступил хитроумно, о король! Но если глаза мои не
потеряли еще способности видеть дальше прочих, исполнит ли Берен свое дело или
нет, это равно принесет тебе несчастье. Либо ты, либо твоя дочь обречены —
тобой же. А судьба Дориафа сплелась сейчас с судьбой более могущественного королевства.
Тингол, однако, ответил:
— Ни человеку, ни эльфу не продам я тех, кого люблю и
ценю превыше всех сокровищ. А если бы оставалась хоть тень надежды, что Берен
когда-либо вернется живым в Менегрот, он не увидел бы больше дневного света, несмотря
на мою клятву.
Лутиэн же хранила молчание, и с тех пор не слышно было ее
песен в Дориафе. Тишина нависла тучей над лесами, и удлинились тени в
королевстве Тингола.
Сказано в Лэйтиан, что Берен беспрепятственно ушел из
Дориафа и пришел к Полусветному Озерью и Топи Сириона; там поднялся он на холмы
над водопадами Сириона, где река, грохоча, скрывалась под землей. Оттуда он
взглянул на запад и сквозь дожди и туманы, окутавшие холмы, увидал Талат
Дирнэн, Хранимую Равнину, простиравшуюся меж Сирионом и Нарогом; вдали же
разглядел он нагорье Таур-эн-Фароф, вздымавшееся над Наргофрондом. И вот Берен,
не ведая, что делать и на что надеяться, повернул туда.
