— С недавних пор, — сказал он, — орки нашли
путь из Таур-ну-Фуина: они проложили тропу через Теснину Анах.
— Я ее не помню, — молвил Турин.
— Так далеко от границ мы никогда не заходили, —
отвечал Белег. — Но ведь ты видел вдали пики Криссаэгрима, а восточнее —
мрачные склоны Горгорофа. Анах лежит меж ними, выше истоков Миндеба; дорога эта
трудна и опасна, и все же множество орков проходит ею ныне, и Димбар, всегда
такой мирный, под властью Черной Руки, и нет покоя людям Брефиля. Мы нужны там.
Но Турин в гордыне своей отказался от прощения короля, и
слова Белега ничего не могли изменить. В свою очередь, он просил Белега
остаться с ним в землях западнее Сириона, но этого Белег не хотел и ответил
так:
— Ты упрям и неподатлив, Турин. Буду упрям и я. Если ты
и вправду хочешь, чтобы Могучий Лук был с тобою, ищи меня в Димбаре, ибо я
возвращаюсь туда.
На следующий день Белег отправился в путь, а Турин проводил
его на расстояние полета стрелы от лагеря, но не сказал ничего. "Итак, мы
прощаемся, сын Хурина?" — спросил Белег. Тогда Турин взглянул на
запад и увидал вдали громадную вершину Амон Руд; и, не ведая, что предстоит
ему, он ответил:
— Ты сказал — ищи меня в Димбаре. А я говорю — ищи меня
на Амон Руд! Иначе мы сейчас простимся навсегда."
И затем они расстались, по-прежнему друзьями, но в печали.
Белег вернулся в Тысячу Пещер и, представ перед Тинголом и
Мелиан, рассказал им обо всем, утаив только, как дурно обошлись с ним спутники
Турина. И Тингол сказал со вздохом:
— Что же еще должен я сделать для Турина?
— Отпусти меня, повелитель, — промолвил
Белег, — и я буду, как сумею, беречь и направлять его; и ни один человек
не посмеет сказать, что слова эльфа ничего не стоят. Да и не хочу я, чтобы
достойный стал ничтожеством в дебрях.
Тогда Тингол дозволил Белегу идти туда, куда он пожелает, и
добавил:
— Белег Куталион! За многие свои свершения заслужил ты
мою благодарность, и то, что ты разыскал моего приемного сына — не последнее
среди них. Мы расстаемся; проси же все, что захочешь, и я не откажу тебе!
— Тогда, — сказал Белег, — я прошу хороший
меч, ибо орки сейчас приходят слишком часто и подбираются слишком близко, дабы
можно было отбиться от них с одним луком, а мой нынешний меч не берет их
доспехов.
— Бери, — ответил Тингол, — бери любой, кроме
Аранрута, моего собственного меча.
Тогда Белег выбрал Англахель; и был то достойный меч,
названный так потому, что выкован из железа, упавшего с неба подобно сверкающей
звезде; он разрубал все железо, добытое из земли. Был лишь один меч в
Средиземье, что мог сравниться с ним. О том мече в нашей истории нет ни слова,
хотя был он скован из того же металла и тем же мастером; а мастер тот был Эол
Темный Эльф, взявший в жены Арэдэль, сестру Тургона. Он отдал Англахель — о чем
пожалел после — Тинголу как плату за дозволение жить в Нан Эльмоте, но брат
меча Ангурэль остался у него и был позднее похищен сыном его Маэглином.
Но когда Тингол протянул Белегу рукоятью вперед Англахель,
Мелиан взглянула на клинок и промолвила:
— В этом мече таится лихо. Черная душа его создателя
все еще обитает в нем. Он не полюбит руку, которой будет служить и недолго
будет он при тебе.
— И все же, пока я смогу, я буду владеть им, —
отвечал Белег.
— Иной дар дам тебе я, Куталион, — продолжала
Мелиан, — дар, что поможет в дебрях тебе, а также тем, кого ты изберешь.
И она подала ему лембасы — дорожный хлеб эльфов — обернутые
в серебряные листья; узелки же нитей, которыми был обвязан сверток, были запечатаны
белого воска печатью королевы в виде цветка Тэлпериона; ибо, согласно обычаям
эльдаров, лишь королева могла хранить и давать лембасы. Никаким иным даром не
могла Мелиан выказать большее благоволение к Турину, ибо эльдары никогда прежде
не дозволяли людям испробовать этого хлеба; да и после это случалось редко.
С этими дарами Белег ушел из Менегрота и вернулся на
северные рубежи, где стояли его шатры, где сражались его друзья. Орков изгнали
из Димбара, и Англахель возрадовался, покидая ножны; но когда наступила зима и
бои утихли, соратники Белега потеряли его из виду, и никогда более он не
вернулся к ним.
Когда Белег покинул разбойников и ушел в Дориаф, Турин увел
шайку на запад из долины Сириона, ибо надоела им жизнь в постоянной тревоге и в
страхе перед погоней, и они хотели более безопасного укрывища. И случилось так,
что однажды под вечер они наткнулись на троих гномов, которые при виде их
бросились наутек, но один из них отстал, его схватили и швырнули оземь, а
кто-то из разбойников вскинул лук и пустил стрелу вдогонку остальным,
растворившимся в сумерках. Гном, которого они схватили, прозывался Мим; он
молил Турина сохранить ему жизнь и клялся взамен провести их в потайные пещеры,
куда без его помощи никто не мог найти дороги. Турин сжалился над Мимом и
пощадил его.
— Где же твой дом? — спросил он. Мим отвечал:
— Высоко над землей, на большой горе жилище Мима; Амон
Руд называется она с тех пор, как эльфы поменяли все имена.
Турин умолк и долго смотрел на гнома, и наконец молвил:
— Веди нас туда.
На следующий день они вышли вслед за Мимом к Амон Руд. Эта
гора стояла на краю вересковых пустошей, что тянулись меж долинами Сириона и
Нарога; высоко над вереском возносила она главу, но крутая серая вершина была
оголена, если не считать алых серегонов, покрывавших камни. В то мгновение,
когда Турин и его сотоварищи подошли ближе, заходящее солнце пробилось сквозь
тучи и осветило вершину — а серегоны были в полном цвету. И сказал один из них:
"На вершине кровь."
Но Мим потайными тропами провел их вверх по обрывистым
склонам Амон Руд; у входа в пещеру он поклонился Турину и молвил: "Войди
же в Бар-эн-Данвэд, Жилище-Выкуп, ибо так оно будет зваться отныне."
Другой гном, неся огонь, вышел навстречу ему, они обменялись
какими-то словами и опрометью бросились во тьму пещеры; Турин же пошел следом и
дошел до дальнего покоя, освещенного тусклыми светильнями. Там он увидел Мима,
стоявшего на коленях перед каменной лежанкой у стены: и Мим рвал на себе бороду
и причитал, беспрестанно выкрикивая одно и то же имя, а на лежанке вытянулся
третий гном. Войдя, Турин встал рядом с Мимом и предложил ему свою помощь. Мим
взглянул на него и ответил: "Ты ничем не можешь помочь. Это сын мой Кхим,
он смертельно ранен стрелой. Он умер на закате. Так сказал мне сын мой Ибун."
Тогда жалость родилась в сердце Турина.
— Увы! — воскликнул он. — Я, как сумею,
расплачусь за эту стрелу. Отныне дом этот и впрямь будет называться
Бар-эн-Данвэд, и если когда-нибудь мне случится разбогатеть, я в знак скорби
заплачу за твоего сына виру золотом, хоть оно и не развеселит больше твоего
сердца.
