Были, однако, уши, что слышали слова Хурина, и вскоре весть
о том дошла на север, к Черному Трону; и усмехнулся Моргот, ибо знал теперь
достоверно, где находятся владения Тургона, хоть и ни один его соглядатай не
смог до сих пор, благодаря орлам, пробраться в край за Окружные Горы. Таково
было первое лихо, причиненное освобожденьем Хурина.
Когда опустилась тьма. Хурин сошел со скалы и забылся
тяжелым горьким сном. Но во сне услыхал он рыдания Морвен и голос ее, звавший
его по имени; и показалось Хурину, что голос исходит из Брефиля. С наступлением
дня пробудился он, встал и двинулся назад, к Бритиаху; и пройдя по краю
Брефиля, к ночи пришел к Перекрестью Тэйглина. Ночные стражи видели его, но ужас
овладел ими, ибо решили они, что видят призрак из древнего кургана, что бродит,
окутанный тьмой; посему Хурина не задержали, и он пришел наконец туда, где был
сожжен Глаурунг, и увидел высокий камень, стоявший на краю Кабед Наэрамарта.
Хурин, однако, не смотрел на камень, ибо слишком хорошо
знал, что там выбито; и увидел он, что не один здесь. В тени камня, склоня
голову на колени, сидела женщина; и в то время, как Хурин молча стоял над нею,
она отбросила капюшон и открыла лицо. Была она седой и старой, но внезапно
взгляд ее встретился со взглядом Хурина, и он узнал ее; ибо, хоть глаза ее были
безумны и полны страха, в них все еще сиял свет, за который в былые годы ее
звали Эледвен, самой прекрасной и гордой среди смертных женщин Древности.
— Наконец-то ты пришел, — молвила она. — Я
слишком долго ждала.
— Путь был темен, — отвечал он. — Я пришел,
когда смог.
— Слишком поздно, — сказала Морвен. — Они
погибли.
— Знаю, — сказал он. — Но ты-то жива.
— Жизнь моя на исходе, — молвила Морвен. —
Уйдет солнце, уйду и я. Времени осталось мало, поведай же мне — как отыскала
она его?
Хурин, однако, ничего не ответил ей, и так они сидели у
камня и более не произнесли ни слова; когда же зашло солнце, Морвен вздохнула,
сжала его руку и замерла, и Хурин понял, что она мертва. Он взглянул на нее в
сумерках, и ему почудилось, что следы горя и тяжких лишений исчезли с ее лица.
"Она ушла непобежденной", — молвил Хурин, закрыл ей глаза и
сидел при ней, недвижимый, пока опускалась ночь. Ревели воды в теснине Кабед
Наэрамарта, но он ничего не слышал и не ощущал, ибо сердце в нем окаменело. Но
налетел ледяной ветер и швырнул в лицо обжигающим дождем; и пробудился Хурин, и
гнев черной тучей поднялся в нем, затмевая разум, так что лишь одного желал он
ныне — отомстить за беды его и его родных; обвинял же он в горе своем всех, кто
когда-либо имел с ним дело. Встал он и сделал для Морвен могилу над Кабед
Наэрамартом, с западной стороны камня; на камне же он высек следующие слова:
"Здесь лежит также Морвен Эледвен."
Говорят, что арфист и провидец из Брефиля Глирхуин сложил
песню, в которой поется, что Камень Горести никогда не будет осквернен Морготом
и не будет опрокинут, даже, если море покроет всю землю; так и случилось
позднее, и Тол Морвен все еще стоит вдали от новых берегов, что были сотворены
в дни гнева валаров. Но Хурина там нет, ибо судьба вела его дальше, а Тень
следовала за ним по пятам.
Хурин переправился через Тэйглин и направился на юг по
древнему тракту, что вел в Наргофронд; далеко на востоке зрел он вершину Амон Руд
и знал, что произошло там. Вскоре достиг он берега Нарога и переправился через
бурную реку по камням обрушенного моста, как незадолго до него сделал это
Маблунг из Дориафа; и вот он, опираясь на посох, стоял перед разбитыми Вратами
Фелагунда.
Надо сказать, что после ухода Глаурунга карлик Мим пришел в
Наргофронд и пробрался в разоренные чертоги; он завладел ими и сидел там,
перебирая золото и драгоценности, просеивая их сквозь пальцы, ибо никто не
пришел бы сюда ограбить его — из боязни духа Глаурунга и самой его памяти. Но
вот некто явился и встал у порога, и вышел Мим, и спросил, что ему надобно.
Хурин же молвил: "Кто ты, что не дозволяешь мне войти в дом Финрода
Фелагунда?"
И отвечал карлик:
— Я — Мим, и прежде чем горделивцы заявились сюда из-за
Моря, гномы обитали в чертогах Нулуккиздина. Я лишь вернул себе то, что и так
мое; ибо я последний из моего племени.
— Недолго же будешь ты наслаждаться своим наследством,
ибо я — Хурин, сын Галдора, вернувшийся из Ангбанда, а сыном моим был Турин
Турамбар, которого ты, быть может, еще не забыл; именно он убил дракона
Глаурунга, разорившего чертоги, где ты ныне сидишь; и не думай, что неведомо
мне, кем предан Дракон Дор-Ломина.
Тогда Мим в великом страхе начал молить Хурина, дабы тот
взял все, что ни пожелает, только бы сохранил ему жизнь; но Хурин не внял его
мольбам и убил его пред вратами Наргофронда. Затем он вошел в мрачное место,
где, рассыпанные по полу, в разоре и мраке лежали сокровища Валинора; и
говорят, что, когда Хурин покинул развалины Наргофронда и вновь оказался под
открытым небом, из всех этих несметных сокровищ он нес с собой лишь одно.
Потом Хурин отправился на восток и пришел к Полусветному
Озерью, что у водопадов Сириона; там перехватили его эльфы, охранявшие западные
рубежи Дориафа, и доставили в Менегрот, к королю Тинголу. С изумлением и
горечью взирал Тингол на сурового и старого человека, узнавая в нем Хурина
Талиона, пленника Моргота; но приветствовал он Хурина учтиво и оказал ему
всяческий почет. Хурин же ничего не отвечал королю, но выхватил из-под плаща
то, что принес с собою из Наргофронда; и было это не что иное, как Наугламир,
Ожерелье Гномов, созданное некогда для Финрода Фелагунда мастерами Ногрода и
Белегоста, самое знаменитое их творение в Давние Дни; Финрод ценил его выше
всех сокровищ Наргофронда. И это ожерелье бросил Хурин к ногам Тингола с
безумной и горестной речью.
— Прими же плату за то, что так хорошо позаботился ты о
моей жене и детях! — вскричал он. — Вот Наугламир, чье имя известно
многим эльфам и людям; я принес его тебе из тьмы Наргофронда, где оставил его
родич твой Финрод, уходя в путь с Береном, сыном Барахира, дабы исполнить
веление Тингола из Дориафа!
Тингол взглянул на сокровище и признал в нем Наугламир, и
слишком хорошо понял, что замыслил Хурин; однако, исполненный скорби, он
сдержал свой гнев и стерпел презрение Хурина. И тогда молвила Мелиан:
— О Хурин Талион, Моргот оплел тебя чарами, ибо тот,
кто взирает на мир глазами Врага, желая или не желая того, видит все
искаженным. Долго время сын твой Турин жил в чертогах Менегрота, любимый и
почитаемый, как сын короля; отнюдь не по воле короля, либо моей, не вернулся он
в Дориаф. А после того жена твоя и дочь были приняты здесь с почетом и
добросердием; и мы сделали все, что могли, дабы отговорить Морвен от путешествия
в Наргофронд. С голоса Моргота обвиняешь ты ныне своих друзей.
Услыхав эти слова Мелиан, замер Хурин и долго смотрел в
глаза владычицы; и здесь, в Менегроте, защищенный от Тьмы Врага Завесой Мелиан,
он узнал наконец правду обо всем, что было свершено, и испил до дна чашу
горечи, что отмерил ему Моргот Бауглир. Ни слова более не молвил он о прошлом,
но, склонясь, поднял Наугламир, что лежал у подножия трона Тингола, и протянул
его королю с такими словами: