Пока он карабкался наверх, к давно не покидавшему его тяжелому душевному напряжению добавились физические усилия, и вдруг, без всякой видимой причины, Александр ощутил смертельную усталость и потребность в чьей-нибудь помощи. Ему внезапно вспомнился отец. Он едва ли не въяве увидел, как тот стоит на скалистой гряде. Александру страстно захотелось, чтобы это оказалось правдой, захотелось побежать навстречу отцу, как раньше, в Миезе, сесть с ним рядом и попросить совета.
Он весь погрузился в эти мысли. С вершины перед ним открылся вид на побережье по другую сторону скал. То, что предстало его глазам, изумило Александра: там было что-то вроде огромного некрополя. Множество монументальных надгробий были высечены в скалах. Другие, как призраки в белизне лунного света, одиноко и гордо возвышались на побережье, омываемые набегавшими морскими волнами.
И там, спиной к Александру, стоял в молчании человек, опершись на воткнутый в песок посох с подвешенной к нему лампой. Сложением он был похож на царя Филиппа, и его фигуру окутывал белый плащ с золотистой каймой, какой был у отца в день убийства. Александр застыл на месте и смотрел на него, онемев, не веря своим глазам. Он почти ожидал, что вот-вот этот человек обернется и у него окажется лицо и голос Филиппа. Но незнакомец не шевелился, и только белоснежный плащ с легким шелестом колыхался на ветру, как крылья.
Царь легкими шагами приблизился и увидел журчащий среди скал родник, кристально чистый ключ, отражающий свет лампы. От источника по прибрежному песку бежал маленький ручеек, исчезая в соленых морских волнах. Человек, который должен был услышать шаги, не обернулся, словно был занят созерцанием чего-то скрытого в роднике. Александр подошел ближе, но в темноте ножнами меча задел камень. На шум человек резко повернулся, и его глаза сверкнули в свете лампы. Глаза Филиппа!
Александр вздрогнул, по коже пробежали мурашки, и он чуть не крикнул: «Отец!»
Но спустя мгновение он различил черты лица и более темную бороду — это был незнакомец, Александр никогда раньше его не видел.
— Кто ты? — спросил его царь. — Что ты здесь делаешь?
Человек взглянул на него со странным выражением, и Александр снова уловил в нем что-то знакомое — в этом взгляде, в этих горящих глазах все-таки было что-то от отца.
— Я смотрю на родник.
— Зачем?
— Потому что я ясновидец.
— И что ты там видишь? Темно, а твоя лампа светит тускло.
— Впервые на людской памяти поверхность воды опустилась почти на локоть и открыла послание.
— О чем ты говоришь?
Человек поставил лампу на камень, откуда бил родник, и свет выхватил надпись, нанесенную незнакомыми буквами.
— Я говорю вот об этом, — объяснил он.
— И ты можешь это прочесть?
Голос ясновидца звучал странно, как будто его устами говорил кто-то другой:
Идет владыка Азии, у которого в глазах день и ночь.
Он поднял лампу, чтобы осветить лицо Александра.
— Твой правый глаз голубой, как ясное небо, а левый мрачен, как ночь. Ты давно наблюдаешь за мной?
— Недавно. Но ты не ответил на мой вопрос: кто ты?
— Мое имя — Аристандр. А кто ты, со светом и мраком в глазах?
— Ты не узнаешь меня?
— Не совсем.
— Я царь македонян.
Человек еще раз пристально взглянул на него, поднеся лампу к лицу.
— Ты будешь царствовать во всей Азии.
— А ты следуй за мной, если не боишься неизвестного.
Человек опустил голову.
— Я боюсь лишь одного — видения, которое давно преследует меня и значения которого я не могу понять: голый человек горит заживо на своем погребальном костре.
Александр ничего не сказал — он словно прислушивался к равномерному, не утихающему шуму прибоя. Обернувшись, к вершине скалистой гряды, он заметил там своих телохранителей, следивших за этой неожиданной встречей. Александр попрощался с ясновидцем:
— Меня ждет очень тяжелый день, я должен возвращаться. Надеюсь завтра встретить тебя в лагере.
— Я тоже надеюсь, — ответил Аристандр и направился в противоположную сторону.
ГЛАВА 33
К борту флагманского корабля, покачивавшегося на якоре в порту Хиоса, медленно подошла шлюпка. На корабле при каждом дуновении ночного бриза колыхался царский штандарт с изображением Ахура-Мазды, а на юте тускло светила лампа.
Вокруг стоял флот Великого Царя: еще триста кораблей с таранами, боевые триеры и пентеры, выстроившиеся вдоль пирсов.
Шлюпка подошла, и моряк постучал веслом по борту:
— Послание командующему Мемнону!
— Подожди, — ответил командир стражи. — Я спущу тебе трап.
Чуть погодя по сброшенному с палубы веревочному трапу человек поднялся на борт и попросил разрешения увидеть верховного командующего.
Командир охраны обыскал его и провел в кормовую надстройку, где Мемнон писал письма и читал донесения от правителей и командиров персидских гарнизонов, еще хранящих верность Великому Царю, а также от разбросанных по всей Греции осведомителей.
— Тебе послание, — объявил пришедший, протягивая папирусный свиток.
Взяв его, Мемнон увидел печать своей жены — первое письмо с тех пор, как они расстались.
— Что еще? — спросил он.
— Ничего, господин. Но если хочешь написать ответ, я подожду.
— Тогда подожди. Иди, выпей и поешь, если голоден. Я позову тебя, как только закончу.
Оставшись один, Мемнон дрожащими руками развернул свиток.
Барсина Мемнону, своему любимому мужу: здравствуй!
Мой драгоценный, после долгого пути мы целые и невредимые прибыли в Сузы, где царь Дарий принял как меня, так и твоих сыновей с великими почестями. Мне было предоставлено крыло дворца со слугами и служанками, а также чудесный сад, парадиз, с благоухающими розами и цикламенами, с бассейнами и фонтанами, где плавают красные и голубые рыбы, с птицами, привезенными со всех частей света, павлинами и фазанами из Индии и с Кавказа, с прирученными гепардами из далекой Эфиопии.
Наша жизнь тут была бы завидной, если бы ты не был так далеко. Мое ложе одиноко и пусто, оно слишком велико и холодно.
Однажды ночью я взяла книгу с трагедиями Еврипида, что ты мне подарил, и со слезами на глазах прочитала «Алкестиду». Я плакала, муж мой, думая о героической любви, так страстно описанной поэтом. Меня поразила та часть, где Алкестида идет на смерть, а муж обещает ей, что ни одна женщина не займет ее места, что он поручит великому художнику создать ее образ и положит к себе в постель, рядом с собой.
О, если бы я могла поступить так же! Если бы я тоже позвала великого художника, одного из великих мастеров-яунов вроде Лисиппа или Апеллеса, и заказала ему изваять твой образ или написать портрет дивной красоты, чтобы держать у меня в комнате, в самых сокровенных уголках моего ложа!
