Евмен снова сделал знак пропустить остальное.
— И она привезла с собой сыновей, двух красивых мальчиков: один, с греческим именем, похож на мать, а другой, с персидским, — на отца. Разве не удивительно? Кое-кто при дворе подумывает, не решил ли Великий Царь оставить их у себя в заложниках, не вполне доверяя Мемнону.
— А по-твоему, это так? — спросил Александр.
— Мне говорить то, что я думаю на самом деле?
— Глупый вопрос, — заметил Евмен.
— Совершенно верно. Так вот, я так не думаю. По-моему, царь Дарий безрассудно доверяет Мемнону именно потому, что тот глава наемников. Мемнон не подписывал контракта, но он никогда не брал назад своего слова. Это железный человек.
— Я знаю, — сказал Александр.
— И есть еще одна вещь, которую ты должен учитывать.
— То есть?
— Мемнон господствует на море.
— В настоящий момент.
— Именно. Сейчас, как ты прекрасно знаешь, Афины получают зерно из Понта через Проливы. Если Мемнон заблокирует движение купеческих кораблей, городу грозит голод и он сможет склонить Афины принять его сторону. А если он заполучит афинский флот, то это будет самая мощная морская армада за все времена.
Александр опустил голову.
— Знаю.
— И это тебя не пугает?
— Меня никогда не пугает то, что еще не случилось. Евмолп какой-то момент не произносил ни слова, потом продолжил:
— Несомненно, ты сын своего отца. И все-таки сейчас мне кажется, что Великий Царь решил ничего не предпринимать сам и предоставить максимальную свободу действий Мемнону. Это поединок между вами двоими. Но если Мемнону суждено погибнуть, то на поле боя выйдет сам Великий Царь, а с ним и вся Азия.
Он произнес эти слова торжественным тоном, чем немало удивил своих собеседников.
— Благодарю тебя, — сказал Александр. — Мой секретарь позаботится, чтобы твои услуги были оплачены.
Евмолп скривил губы в полуулыбке.
— Кстати, государь, я как раз хотел попросить тебя о скромной прибавке к той оплате, что назначил мне твой отец, да живет в веках его слава. Мой труд в данных обстоятельствах становится все опаснее и рискованнее, и мысль о кончине на колу мучает меня, являясь во снах, которые раньше были довольно спокойными.
Александр кивнул и обменялся с Евменом многозначительным взглядом.
— Я об этом позабочусь, — сказал царский секретарь, провожая Евмолпа до двери.
Осведомитель бросил безутешный взгляд на то, что осталось от его роскошной меховой шапки, отвесил царю прощальный поклон и вышел.
Александр смотрел, как Евмолп удаляется по коридору, и слышал его причитания:
— А уж если суждено мне сесть на кол, я бы предпочел член прекрасного юноши, а не острую жердь, что готовят мне эти варвары.
На что Евмен ответил ему:
— Тебе стоит лишь позаботиться о выборе: у нас их здесь двадцать тысяч…
Царь покачал головой и закрыл дверь.
На следующий день, видя, что от Пармениона так и нет никаких известий, он решил совершить переход через опасный проход на берегу, который Гефестион описывал с такой жуткой выразительностью.
Царь послал вперед агриан, чтобы те вбили клинья и натянули веревки, за которые солдаты могли бы держаться, но сложные приспособления оказались излишними. Погода вдруг переменилась, порывистый западный ветер с дождем утих, и море стало спокойным и гладким, как масло.
Гефестион, сопровождавший агриан и фракийцев, вернулся назад и доложил, что солнце подсушило камни и проход уже не так опасен.
— Похоже, боги благоволят тебе.
— Похоже, — согласился Александр. — Сочтем это добрым предзнаменованием.
Птолемей, ехавший чуть позади во главе царской охраны, обернулся к Пердикке:
— Уже можно представить, что напишет Каллисфен.
— Никогда не смотрел на события с точки зрения летописца.
— Он напишет, что море отступило перед Александром, признав его царственность и почти божественную мощь.
— А что напишешь ты? Птолемей покачал головой:
— Оставим это, а лучше пойдем-ка вперед: путь еще долгий.
Одолев проход, Александр повел войско в глубь материка, взбираясь по крутым тропам все выше, пока они не оказались на заснеженной вершине. Попадавшиеся по пути деревни он, как правило, не трогал, если жители не нападали сами или не отказывались предоставить войску то, в чем оно нуждалось. Потом по противоположному склону горной гряды колонна спустилась в долину реки Эвримидонт, откуда можно было подняться на внутреннее плоскогорье.
Долина была довольно узкой, с обрывистыми скалистыми склонами. Красные скалы контрастировали с яркой синевой речной воды. Оба берега и небольшие пологие участки близ отмелей покрывала желтая стерня.
Войско продвигалось вперед весь день, пока на заходе солнца не оказалось перед узким ущельем. Его охраняли две крепости-близнеца, возвышавшиеся на выступах скал. За ущельем, на холме, виднелся укрепленный город.
— Телмесс, — сказал Птолемей, поравнявшись на своем коне с Александром и указывая на цитадель, красневшую в последних лучах заходящего солнца.
С другой стороны к царю подъехал Пердикка.
— Непросто будет овладеть этим орлиным гнездом, — озабоченно заметил он. — Из долины до вершины стен не меньше четырехсот футов. И даже если мы поставим все наши осадные машины одну на другую, они не достигнут такой высоты.
Подоспел Селевк с двумя командирами гетайров.
— Я бы предложил разбить лагерь. Если пойдем дальше, можем попасть под обстрел, а нам нечем будет ответить.
— Ладно, Селевк, — согласился царь. — Завтра при солнечном свете посмотрим, что можно предпринять. Я уверен, что где-то должен быть проход. Нужно лишь найти его.
В это время у него за спиной раздался голос:
— Это мой город. Город магов и предсказателей. Позвольте мне пойти туда.
Царь обернулся. Голос принадлежал Аристандру — человеку, которого он встретил у родника близ моря за чтением древней неразборчивой надписи.
— Здравствуй, ясновидец, — поздоровался Александр. — Подойди ко мне и скажи, что ты задумал.
— Это мой город, — повторил Аристандр. — Магический город в магическом месте. Это город, где даже дети толкуют небесные знамения и гадают по внутренностям жертвенных животных. Пошли туда меня, прежде чем двинется войско.
— Хорошо, можешь идти. Никто ничего не будет предпринимать до твоего возвращения.
Аристандр, склонив голову, зашагал по крутому подъему меж двух одинаковых крепостей. Вскоре стемнело. Его плащ долго еще белел у отвесных Телмесских скал, как одинокий призрак.
