— Цилиндр, увенчанный Пегасом… Пегасом. О Боже!
— Что случилось? — спросил эль-Кассем. — Что ты там увидел?
— Одна буква нечетко написана… ну конечно… знак продолжался вниз, налево… он несколько стерся от плесени… невероятно! Итак, «тау» стала «гаммой». Значит, речь идет не о Пегасе, а о петасе!
— О Аллах, милостивый и милосердный, моя змея! — воскликнул эль-Кассем, почуяв запах гари. Он снял мясо с огня и присел рядом с товарищем. — Так что там такое?
— Все просто, — ответил Гаррет. — В древнегреческом буква «тау» писалась так… — Он начертил ножом соответствующий знак на земле. — И читалась «т», как арабское «та», но если плесень уничтожит эту часть рисунка, — он стер указательным пальцем часть знака, — то «тау» станет «гаммой» и будет читаться «г», как «гаф», понимаешь? А значит, то, что мы считали Пегасом, в действительности является петасом.
— И что это меняет? — спросил эль-Кассем.
— Все, мой друг. В древнегреческом Пегас — это крылатый конь, сказочное создание. А петас — род круглой шляпы с горизонтальными полями, какой носили в древности. Значит, наш памятник — это цилиндр, увенчанный полукруглым куполом… вот так, — нарисовал он кончиком ножа маленькое изображение.
Эль-Кассем вздрогнул, и это движение не ускользнуло от Гаррета.
— Ты что-то знаешь?
Лицо воина потемнело.
— Я слышал об этой башне однажды… когда был еще мал. Один человек, пришедший из южной пустыни, рассказывал ужасные вещи, но его сочли безумным… Ты когда-нибудь слышал о блемиях, эль-сиди?
Гаррет пристально посмотрел ему в глаза и впервые в жизни прочел там страх.
— Дай-ка мне кусочек этой змеи, — сказал он, меняя тему, — что-то я проголодался.
Они молча поели, сидя у костра. Воин-араб размышлял о ночных кошмарах, мучивших его в детстве, после леденящего рассказа незнакомца, а Десмонд Гаррет пытался представить себе этот ужасный памятник, одинокий, словно маяк посреди песчаного моря.
Эль-Кассем первым нарушил тишину:
— Что ты решил?
Десмонд Гаррет поднял глаза к небу, где сияло над долиной Петры созвездие Скорпиона, остановив взгляд на Антаресе, красном и трепещущем на черном пространстве за ним.
— Филипп в большой опасности, один против Сельзника, — произнес он. — Но я не могу отправиться в Джебель-Гафар, у меня больше нет времени. Я должен завтра же с первыми лучами двинуться в путь. Поезжай к нему ты, эль-Кассем, прошу тебя. И позаботься, чтобы с ним ничего не случилось. Я буду благодарен тебе за это до конца своих дней. Он мой единственный сын, эль-Кассем, я не могу потерять его.
— С ним ничего не случится, покуда я рядом. Но куда отправишься ты?
Гаррет разложил на земле географическую карту.
— Я постараюсь понять, каким путем двигался человек, написавший эту записку две тысячи лет назад. Думаю, он со своими товарищами искал Калат-Халлаки и оказался в Песках призраков. Башня Одиночества находится там, я это чувствую.
Поужинав, они похоронили мертвецов, чтобы трупы не привлекали ночью диких животных, а потом Гаррет долго изучал свои карты, читал и перечитывал слова Авла Випина, сопоставляя их со всеми тайнами, вырванными у пустыни за много лет странствий и поисков. Среди его бумаг был рисунок, сделанный им десять лет назад, с изображением Камня Созвездий — реликвия, показанная ему падре Антонелли в самых потайных хранилищах Ватикана. Он долго рассматривал его при свете фонаря, затем достал из сумки секстант, обратил его к небу и направил на созвездие Скорпиона, блиставшее ледяным светом в прозрачном небе. Эль-Кассем слышал, как он пробормотал:
— Времени больше нет, времени больше нет…
Падре Хоган высадился в Тунисе, где его ждал папский нунций на машине, но прежде чем сесть в нее, пожелал лично проследить, как его вещи сгружают с судна и размещают в багажнике автомобиля.
— Я был бы счастлив принять вас в нашей резиденции, — сказал нунций, — но мы получили распоряжение отвезти вас в Эль-Кеф, в гостиницу «Оазис», притом безо всяких объяснений. Это достаточно необычно, если не сказать хуже, буду с вами откровенен. Должность, которую я смиренно исполняю, предполагает, что меня должны посвящать во все детали операций, проводимых святой Церковью на этих территориях. Но быть может, вам поручено лично сообщить мне подробности столь деликатной миссии, и я бы понял…
— Мне жаль, монсеньор, — ответил падре Хоган, — но я ничего не могу вам рассказать. Я сам не знаю, что ждет меня в Эль-Кефе.
Прелат замолчал, автомобиль тем временем свернул на дорогу, ведущую к Марсе, и въехал в город. Когда последние дома окраины остались позади, он предпринял еще одну попытку разговорить своего скрытного спутника:
— Я видел, что вы привезли с собой объемный багаж; возможно, там находится оборудование для какой-нибудь нашей миссии? Конечно, времена меняются, наука движется вперед, и мы тоже должны идти в ногу со своей эпохой, во славу Божью, разумеется…
Падре Хоган, раскрывший было молитвенник, захлопнул его и повернулся к нунцию.
— Монсеньор, — сказал он, — ваше любопытство, нет, скажем иначе: ваш интерес более чем законен, и я отлично его понимаю, но имею категорический приказ от моего и вашего начальства не разглашать ни цели этого путешествия, ни содержимого моего багажа. — И продолжил под недовольным взглядом нунция: — Видите ли, ваше преосвященство, если вас интересует мое мнение, сугубо по секрету, конечно, то эта мания таинственности в последнее время стала очень модной во всех канцеляриях, в том числе и в папской, при всем моем уважении. Быть может, все это обусловлено исключительно таможенными причинами, вы меня понимаете. Иной раз ради блага и во славу Божью, как вы совершенно справедливо выразились, приходится преодолевать бюрократические и административные препятствия не слишком традиционными методами…
Нунций замолчал и больше ни о чем не спрашивал, успокоенный тем, что этот молодой ирландец говорит на привычном, замысловатом языке курии, хотя, если хорошенько рассудить, не менее загадочно, чем само молчание. Машина тем временем медленно ехала сначала по асфальту, а потом по грунтовой дороге.
Время от времени они останавливались, пропуская стадо овец или караван верблюдов, а потом снова трогались, оставив позади облако пыли.
Они добрались до Эль-Кефа вечером, и падре Хоган, проследив, чтобы носильщики доставили багаж в его номер с максимальной осторожностью, поблагодарил нунция и велел принести себе чего-нибудь поесть перед сном. Он смертельно устал, его веснушчатая кожа северянина покраснела от африканского солнца.
На следующий день на рассвете его разбудил негромкий стук в дверь; надев халат, он пошел открывать и обнаружил перед собой офицера Иностранного легиона.
— Я — лейтенант Дюкро, а вы — падре Хоган, верно? Буду ждать вас в вестибюле. Отправляемся в путь через четверть часа. Я пришлю вам своих людей, чтобы погрузить багаж. А вы тем временем можете перекусить в баре. Они тут пекут отличные блины, и лучше этим воспользоваться, ведь неизвестно, когда еще представится возможность их попробовать.
