Позвонить сенатору и послать его куда подальше или же сделать вид, будто все в порядке и постараться сочетать эти две сферы деятельности с наименьшим ущербом? Или сделать попытку, а если в голову не придет ни одной стоящей идеи, отказаться, сославшись на то, что честный интеллектуал не приемлет компромиссов? Лиса и виноград. Вот дерьмо!
Он взял непочатую стопку корреспонденции и начал просматривать. Напрасно: им овладела жажда попробовать себя, принять вызов и победить, и эта жажда наполняла его энергией. Энергией, сумбурно бившей во все направления, подобно тому как бьются в разные стороны мухи, попавшие в бутылку.
«Остановись, успокойся: время еще не настало, ничего еще не решено, пока что это не реальность, а только намерение, да и то непрочное, туманное. Лучше заняться почтой, а потом подумать о лекции».
Каталоги, приглашение на конгресс, экземпляры книг, статьи, напечатанные отдельными изданиями: «О нецензурных выражениях в военном быту в эпоху Империи», «Значение асиндетона в прозе Саллюстия», «Состав цементного раствора, применявшегося при строительстве зданий в эпоху Суллы», «Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи“», «Внутренняя проходимость вала Адриана», «Фаллические метафоры в надписях на метательных снарядах».
Казалось, у коллег, разбросанных по университетам всего мира, не более блестящие идеи, чем его собственные. В дверь постучал служащий:
— Пора, профессор. Студенты вас ждут.
Мишель взял портфель с книгами и конспектами и вошел в аудиторию, но сосредоточиться никак не мог. Он с трудом наговаривал лекцию: где-то в глубине сознания зародилась мысль, но ей требовалась какая-то зацепка, чтобы оформиться, а зацепки не было. Идея смутно наметилась, но ей не за что было ухватиться, чтобы обрести смысл… Однако то была важная идея, он это чувствовал, идея, способная разрешить возникшую ситуацию… Но, черт возьми, проклятие!.. Он спохватился, сообразив, что не закончил фразу, и студенты смотрят на него молча, удивленно.
— Простите, — сказал он, приходя в себя. — Простите, я задумался. Помогите мне, пожалуйста, напомните, о чем я говорил.
— Вы говорили, что из одного из фрагментов Гераклида Понтийского можно сделать вывод о намерении Александра Великого покорить также и Запад, — произнесла девушка в первом ряду, всегда внимательно слушавшая его лекции, не пропускавшая ни одной, из тех, что рано или поздно защищают диссертацию и поступают на должность в университет, чтобы больше никогда оттуда не уходить.
— Спасибо, дорогая. Так вот, все действительно обстоит именно так, как я сказал, но не потому, что Гераклид Понтийский непосредственно рассказывает нам о военных планах Александра. Автор говорит лишь, что Дионис завоевал сначала Индию, а потом Этрурию, то есть сначала самые восточные земли, а потом самые западные земли, согласно представлениям, распространенным в науке того времени, разумеется. А поскольку мы знаем, что Александр в соответствии с полученным образованием и с религиозными верованиями, усвоенными им от матери, Олимпиады, считал себя подражателем бога Диониса, логично будет предположить, что, завоевав Индию, он, как и Дионис, намеревался захватить также и Этрурию, иначе говоря, Италию, то есть Запад. Сила мифа в античности часто превращается в весьма конкретные реальные последствия. Вот. На сегодня все. Еще раз простите меня за случившееся: я немного устал.
Молодые люди выходили один за другим, последней аудиторию покинула девушка, подсказавшая ему заключительные слова лекции. Поверх изящных золотых очков она одарила его взглядом материнского сочувствия и восхищения, скрывавшего несколько большее, чем просто восхищение студентки перед преподавателем.
Мишель остался в аудитории и, когда все ушли, снова сел за стол. Ну вот, теперь он сможет сосредоточиться и поймает за хвост эту блуждающую мысль, идею, по-прежнему ускользавшую от него. Как ни странно, теперь с ней была сопряжена какая-то музыка, несколько нот, быть может, старая народная песня, яркая и печальная мелодия…
Идея была названием одной из статей…
Гипотеза… ну…
«Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи“».
Вот ключ к удивительному прорыву, благодаря которому он станет знаменитым и привлечет к себе внимание всего мира… Призвание мертвых, пророчество Тиресия!
Идея всплыла молниеносно, подцепив где-то в глубине сознания спрятанный там образ, долгие годы запертый внутри грубого шрама, она блеснула остро, словно бритва, жестоко разрезав его душу, прежде чем он успел что-либо осознать и закрыть коридор. Образ всплыл перед ним со всей силой долго сдерживаемой пружины: воин с веслом за спиной, перед ним — человек в скифской одежде, вопрошающий его, а на заднем плане — алтарь с быком, вепрем и бараном. На золотом сосуде изображались пророчество Тиресия и еще другие, неизвестные сцены, неведомые приключения героя, недоступные человеческому знанию. На золотом сосуде Тиресия находилось продолжение «Одиссеи»!
И теперь из сосуда, словно из ящика Пандоры, являлись на свет видения, которые он считал давно угасшими: самая тяжкая вина, преданные забвению мертвые, соль старых слез, высохших много лет назад, светлая голубизна глаз Элени, последний взгляд Клаудио Сетти, уже подернутый пеленой смерти… И эта странная музыка… Песня, ее Клаудио пел или играл на своей флейте, когда его охватывало особенно сильное волнение… Когда у него возникало такое чувство, будто он стоит один на берегу моря, вдали от шуток и смеха друзей…
Мишель подождал, пока утихнет биение сердца, успокоится его ритм, внезапно ставший сумасшедшим, а когда все прошло и только ноты песни Клаудио остались в глубине души, он взглянул на стол, на белые листы блокнота.
Взяв карандаш, он начертил свободной, уверенной рукой набросок, почти идеальную копию предмета, виденного десять лет назад в подвалах Национального музея, в ночь бойни в Политехническом.
Ему вдруг показалось, что с тех пор прошло всего несколько минут: сосуд как будто находился перед ним и вращался, сверкая полосами с изображениями, выстроенными в виде последовательных сцен, а рука скользила по бумаге, карандаш запечатлевал контуры, игру света и тени. Иногда он на мгновение останавливался, чтобы позволить памяти все собрать воедино, восстановить черты, порой искаженные волнениями и потрясениями его души, снова испытывавшей муку. Неведомые звери и чудовища, животные, стоящие на задних лапах, неподвижно, словно на гербе, перед окровавленным мечом героя, горы и долины, птицы, застывшие в кованом металле неба с распростертыми крыльями.
Пот пропитал его рубашку, волосы прилипли ко лбу, он уже не знал, сколько прошло времени, когда служащий заглянул в дверь аудитории:
— Профессор, что вы тут делаете? Я повсюду вас ищу… вы знаете, что заседание факультетского совета закончилось полчаса назад?
Мишель поднял глаза, и служащий подошел к нему, глядя на него со смешанным выражением удивления и ужаса:
— Что случилось, что с вами?
Мишель поспешно собрал бумаги, покрывшие стол почти целиком, и кое-как засунул их в портфель. Достав из кармана платок, отер лоб.
