— Зачем? — спросил мальчик, без малейшего интереса глядя на горячую еду.
— Затем, что жизнь — это дар Божий, и мы не можем распоряжаться ею, как нам вздумается.
— Если это и дар, я о нем не просил, — возразил Ромул. — И что меня ждет впереди? Вечный плен? Ведь так?
— Никто в этом мире не может судить о вечном. Да и нет ничего вечного. Постоянны только перемены. Движение, перевороты. Тот, кто сегодня восседает на троне, завтра может оказаться лежащим в пыли. Тот, кто сейчас рыдает, может обрести надежду с новым рассветом. Ты должен надеяться, Цезарь, ты не должен отступать перед невзгодами. Поешь хоть немного, прошу тебя, мой мальчик. Сделай это для меня, ты ведь знаешь, как я о тебе беспокоюсь.
Мальчик отпил немного воды, потом произнес безо всякого выражения:
— Не называя меня Цезарем. Я никто, и, возможно, всегда был никем.
— Ты ошибаешься! Ты — последний из великого племени хозяев мира. Я ведь был там, когда тебя приветствовал Римский Сенат. Разве ты успел об этом забыть?
— Как давно это было? — перебил наставника мальчик. — Неделю назад? Или год? Я и в самом деле не помню. Как будто ничего такого и не было.
Амброзин решил не сосредотачиваться на этом. И заговорил о другом:
— Есть кое-что такое, о чем я тебе никогда не говорил. Кое-что весьма важное.
— Что именно? — рассеянно, отчужденно спросил Ромул.
— Наша первая встреча. Тебе было всего пять лет, и твоя жизнь была в тот момент в опасности. Это было в глуши лесов в Апеннинах, неподалеку отсюда, если мне не изменяет память. Тогда стояла темная зимняя ночь…
Мальчик поднял голову, вопреки собственному желанию заинтересовавшись началом истории. Его наставник был непревзойденным рассказчиком. И всего несколькими словами он сумел создать особую атмосферу, заставив окружающее отступить в тень, вызвав к жизни призраки прошлого. Ромул взял кусок хлеба и обмакнул его в разваренную чечевицу; бросив на воспитанника довольный взгляд, Амброзин тоже принялся за еду.
— Ну, и что случилось потом? — спросил Ромул.
— Ты отравился. Ты съел ядовитые грибы. Кто-то, по ошибке или намеренно, положил их в твою пищу… возьми-ка кусочек мяса
— А вдруг эта еда тоже отравлена?
— Нет, не думаю. Если бы они хотели убить тебя, они бы уже сделали это. Так что не бойся, мой мальчик. Ну так вот… я вообще-то очутился там по чистой случайности. Я ужасно устал и проголодался, моя одежда изорвалась в долгом пути, я просто окоченел от холода — и вдруг увидел свет в шатре посреди леса, и меня как будто что-то толкнуло изнутри. Это было очень странное чувство, нечто вроде внезапного откровения. Я пошел вперед, не останавливаясь, и двигался при этом как во сне. Наверное, сам Господь помогал мне; ни один из стражей меня не заметил, им словно туманом глаза застлало… а я и сам не заметил, как очутился в шатре. Ты лежал на постели. Ты был тогда такой маленький! И ужасно бледный, губы у тебя даже посинели. Твои родители просто сходили с ума от страха. Я дал тебе рвотное — и весь яд вышел из тебя. А я с того момента стал членом вашей семьи и никогда больше не расставался с тобой.
Стоило Ромулу вспомнить родителей, как его глаза наполнились слезами, но мальчик сдержался и не позволил себе расплакаться. Он лишь сказал:
— Лучше бы ты позволил мне умереть. — Амброзин сунул в рот мальчику кусочек мяса, и Ромул проглотил его целиком, не разжевав. — А что ты там делал, в том лесу? — спросил он.
— Что я там делал?.. Ну, это длинная история, и если хочешь, я расскажу ее по дороге; а сейчас давай покончим с едой и отправимся отдыхать. Завтра нам придется подняться очень рано, и ехать весь день.
— Амброзии…
— Да, сынок?
— Почему они хотят держать меня в тюрьме всю мою жизнь? Потому что мой отец добился для меня императорского трона? Поэтому?
— Думаю, да.
— Послушай, — сказал мальчик, неожиданно просветлев. — Я все решил. Я хочу отказаться от всего этого — от титула, от владений, от короны. Я хочу быть простым мальчиком, как все другие. Мы с тобой можем куда-нибудь уехать. Я найду себе работу, мы можем стать уличными певцами, например, или рассказывать истории на площадях… Ты ведь так здорово умеешь рассказывать, Амброзии!.. Мы как-нибудь заработаем на жизнь, и мы никому не помешаем. Мы увидим множество новых мест, мы можем даже отправиться за море, в страну пигмеев, или хоть на лунные горы! Разве это не замечательно? Скажи ему, пожалуйста. Объясни ему, что я хочу все-все бросить, даже… — Ромул опустил голову, чтобы скрыть лицо. — Даже не стану мстить за отца. Скажи ему, что я хочу все забыть. Все! И что он вообще никогда больше не услышит моего имени. А? Пожалуйста! Ты пойдешь к нему, скажешь это?
Амброзин посмотрел на мальчика с бесконечной нежностью.
— Все это не так-то просто, Цезарь.
—Да ты просто лицемер! Называешь меня Цезарем, а сам не желаешь повиноваться моим приказам!
— Я бы повиновался, если бы это было возможно, однако… увы, это не так. У этих людей нет власти, чтобы даровать тебе даже самую малость. Одоакр может, конечно, но он в Равенне, и он отдал приказы, с которыми никто не решится поспорить. И ты не должен больше никогда называть меня лицемером. Я твой учитель, и будь любезен относиться ко мне с уважением. Ну, а теперь, если ты не против, давай покончим с едой и — спать. Не спорь!
Ромул уныло повиновался, и Амброзин проследил затем, чтобы он доел последний кусок хлеба, прежде чем уйти в соседнюю комнату. А потом старый наставник снова достал свои письменные принадлежности и продолжил работу при неровном свете фонаря. Снаружи доносились громкие голова варваров, принявшихся снимать дневную усталость при помощи крепкого пива, которое они пили в огромном количестве ради поднятия духа. Амброзин прислушался и подумал: хорошо, что мальчик уже спит, и что он не понимает языка варваров. Многие из них участвовали в налете на виллу Ореста, и теперь хвастали друг перед другом тем, кто сколько награбил, сколько женщин изнасиловал, рассказывали о жестокостях и осквернении святынь, о различных издевательствах над своими жертвами… Другие, вернувшиеся с армией Мледона, участвовали в уничтожении легиона Nova Invicta. И они с удовольствием говорили о жестоких пытках, которым подвергали взятых в плен римлян, о бесконечно ужасных зверствах, немыслимых для любого нормального человека. Амброзин с горечью и болью осознал, что это и есть правила жизни в новом мире.
В тот момент, когда старый наставник предавался особо мрачным размышлениям, среди солдат неожиданно показался Вульфила, и его гигантская фигура сразу бросилась в глаза Амброзину, смотревшему в окно. Длинные вислые усы Вульфилы были подпалены на концах, а косы, спадавшие на грудь, делали его похожим на одного из тех нордических богов, что почитались свебами, — на Чатти или Сканиана. Амброзин быстро задул фонарь, чтобы снаружи казалось, будто внутри дома все спят. И придвинулся поближе к полуоткрытому окну.
