— Похоже на то, — согласился Батиат. — Я-то почти ничего не делал, и я готов уснуть хоть стоя.
— Ну, не знаю… мне, честно говоря, петь хочется, — сообщил Ватрен. — Как мы всегда пели, сидя у костра. Помните? Боги праведные, а вы помните, какой был голос у Антония?
— Да разве его забудешь, — улыбнулся Аврелий. — А Кандид? А Павлин?
— Да даже у командира Клавдиана был хороший голос, — добавил Батиат. — Помните? Иногда он включался в хор — после того, как проверит все вокруг и сядет с нами у костра. И если мы пели, он тоже присоединялся, негромко так, мягко… А потом приказывал принести немного вина, и мы все выпивали по стаканчику. Он говорил: «Пейте, пейте, мальчики, это вас чуть-чуть согреет». Бедняга командир… я до сих пор вижу его взгляд, в тот момент, когда враги набросились на него целой толпой… — Черные глаза гиганта сверкнули в темноте, когда он вспомнил чудовищную, жестокую картину.
Аврелий поднял голову и они с другом молча обменялись взглядом. И на мгновение в глазах Аврелия возник вопрос, некий намек на подозрение… и Батиат сразу заметил это.
— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказал гигант. — Ты хочешь понять, как это мы умудрились вырваться из Дертоны живыми, правда? Тебе хочется знать, как нам удалось спасти свои шкуры…
— Ты ошибаешься, я…
— Не лги. Я слишком хорошо тебя знаю. Но разве мы хоть раз спросили тебя, почему ты так и не вернулся? Почему ты не пришел, чтобы умереть вместе со своими товарищами?
— Я вернулся, чтобы освободить вас, разве этого недостаточно?
— Заткнись! — приказал Ватрен. Он произнес это тихо, ровным, невыразительным голосом. — Я сейчас расскажу тебе, как все это было Аврелий, а потом мы обо всем забудем, раз и навсегда, и больше никогда к этому разговору не вернемся, договорились? Мне не хочется этого делать, но я вижу, что это необходимо. Ну так вот, Аврелий, когда ты умчался — мы начали бой. Нас атаковали со всех сторон, и мы дрались много часов подряд. Часы за часами, часы за часами… Сначала мы отбивали их у частокола, потом на валу. А потом нам пришлось встать в круг, прижавшись друг к другу, как во времена Ганнибала. Но хотя мы дрались, как бешеные, варвары продолжали бросать в бой все новые и новые силы, они накатывали на нас, как волны, без передышки. Они посылали в нас тучи стрел. А потом, когда они увидели, что бы измождены, залиты кровью, ослабели, — они бросили на нас тяжелую конницу, их лошади были укрыты латами, а всадники размахивали топорами, горя жаждой убивать всех и каждого. И они принялись рубить нас одного за другим… и они старались убивать не сразу, а лишь отрубать руки или ноги… Мы видели, как десятки наших товарищей падают на землю, десятки и сотни, не в силах уже держать оружие. Кое-кто сам бросался на свой меч, чтобы положить конец страданиям. А некоторых заживо рубили на куски, отсекая от тела понемногу… и наши воины падали в лужи крови, без рук, без ног, но все еще продолжая кричать…
— Прекрати! Я не хочу этого слышать! — застонал Аврелий.
Но Ватрен не обратил на это внимания и продолжил:
— И вот тогда-то появился их командир — Мледон, один из лейтенантов Одоакра. Нас оставалось в живых едва ли около сотни, обезоруженных истощенных, залитых кровью, совершенно разбитых. Тебе бы следовало нас увидеть в тот момент, Аврелий, тебе бы следовало… — Голос Ватрена дрогнул. И Руфий Элий Ватрен, закаленный в боях солдат, ветеран сотен сражений, закрыл лицо ладонью и зарыдал, как дитя.
Батиат обнял друга за плечи, слегка похлопал, стараясь успокоить.
Продолжил рассказ Батиат.
— Мледон что-то закричал на своем языке, и резня прекратилась. Глашатай приказал нам бросить оружие — и тогда нам сохранят жизнь. Мы положили мечи на землю; что еще мы могли сделать? Они сковали нас вместе одной цепью и поволокли в свой лагерь, пиная нас и осыпая плевками. Многим из них хотелось замучить нас до смерти… мы ведь положили, по меньшей мере, четыре тысячи их приятелей, а уж сколько ранили… Но у Мледона, должно быть, был приказ сохранить определенное количество человек для продажи в рабство. Нас отвезли в Класис и отправили в разные стороны. Думаю, часть оказалась в Истрии, в каменных карьерах, а другие — в Норикуме, там всегда нужны лесорубы. А вот мы очутились в Мисене, где ты и нашел нас. Вот и все, что тебе следовало знать, Аврелий. А теперь я пойду спать, если я тут не нужен.
Аврелий кивнул.
— Иди, — сказал он. — Иди спать, черный человек. Усни, если сможешь, и ты тоже, Ватрен, друг мой. Я никогда, не сомневался в вас. Я просто надеялся найти вас живыми, клянусь. И я был готов сделать для этого что угодно. Жизнь — это все, что у нас осталось.
Он отошел в сторону от костра и сел на дубовый пень рядом со своим верным Юбой. Ливия сидела не слишком далеко от друзей, и наверняка слышала все, о чем они говорили, — но девушка не произнесла ни слова, и Аврелий тоже молчал. Аврелию хотелось плакать, но он не мог. Его сердце как будто бы превратилось в холодный камень, а мысли в голове извивались и шипели, словно ядовитые змеи в своем гнезде.
На другой стороне лагеря Ромул лежал на своем одеяле, но заснуть не мог. Он чувствовал, что между его товарищами по путешествию происходит что-то ужасное, но не понимал, что именно, и боялся, что причиной их спора является он сам. Ромул вертелся с боку на бок, но никак не мог найти удобного положения для тела.
— Ты не спишь? — спросил Амброзин.
— Не могу.
— Прости меня, это я виноват. Мне не следовало говорить тебе все эти вещи… о Константинополе и прочем. Я просто не подумал… Извини меня.
— Не надо из-за меня беспокоиться. Я и сам мог до этого додуматься. В конце концов, зачем бы им организовывать такую рискованную операцию, если бы тут не была замешана политика? Или деньги, как ты сам сказал, когда ругал Ливию.
— Я просто был вне себя. Тебе незачем обращать внимание на то, что я тогда говорил.
— Но ты был прав. Они все не более чем наемники: и Ливия, и Аврелий, и все остальные, кто присоединился к этим двоим позже.
— Ты неправ. Аврелий пытался освободить тебя в Равенне, хотя никто не обещал ему за это вознаграждения. Он сделал это только потому, что твой отец, умирая, попросил его. Аврелий — тот самый человек, который слышал последние слова твоего отца. Он чем-то похож на Флавия Ореста, это сходство в самом главном.
— Это неправда.
— Думай, что хочешь, но это правда.
Ромул попытался успокоиться и вытянул затекшие руки и ноги. Вдали раздалось уханье совы, похожее на горестный человеческий крик, и мальчик содрогнулся.
— Амброзии…
— Да?
— Ты не хочешь, чтобы они увезли меня в Константинополь?
— Не хочу.
— Но что мы можем сделать, чтобы предотвратить это?
— Очень мало. Собственно, вообще ничего.
— Но ты ведь поедешь со мной, правда?
