— Что тут у тебя? — кричал он на ходу.
— Похоже, они нашли мальчика, — сказал Аврелий полным надежды голосом.
Они поспешили к тому месту, где слышно было подвывание пса, — и увидели, как Ватрен поднимает на руки безжизненно обвисшее тело мальчика. Обветренное лицо ветерана окаменело. Ливия прикоснулась к рукам Ромула — и из ее глаз хлынули слезы.
— О, нет! Боже, только не это!
Аврелий подошел ближе и вопросительно посмотрел на Ватрена.
— Он мертв, — сказал Ватрен. — Пульса нет, сердце не бьется.
Ошеломленные, воины переглянулись, не в силах поверить в происшедшее. Лишь Амброзин, похоже, не потерял самообладания, не поддался общей буре чувств.
— Нам надо найти какое-то убежище, быстрее! — сказал он, завладевая вниманием отряда. — Нельзя терять ни мгновения. Если ночь застанет нас тут, мы погибнем.
— За мной, скорее, — сказал Урсин. — Тут недалеко. Держитесь поближе друг к другу; здесь слишком легко заблудиться.
Он зашагал по склону, огибая холм с северной стороны, и через несколько минут привел отряд к большому скальному козырьку, торчавшему из склона горы.
Площадку под козырьком с трех сторон окружал забор из еловых стволов. Старый дровосек проскользнул внутрь ограды, остальные последовали за ним. В дальней части площадки имелся настил из тонких бревен и плотного слоя сухих листьев, а сам палисад был увешан изнутри дублеными козьими шкурами.
— Сюда приводят овец на окот, — пояснил старый дровосек. — Лучшего предложить не могу.
Ватрен положил тело мальчика на настил, а Ливия метнулась в сторону и прижалась лицом к стене, не в силах совладать с горем. Но Амброзин как будто ничего не видел и не слышал. В его памяти промелькнула давняя, почти забытая картина: маленький мальчик, умирающий в шатре посреди горного леса в Апеннинах… так много лет назад… и плачущая женщина, разрывающаяся от горя. Он никогда не предаст ее. Никогда. Амброзин погладил мальчика по голове и начал раздевать его.
— Что ты делаешь? — задохнулся Аврелий. Амброзин положил ладонь на грудь Ромула и прикрыл глаза.
— В нем еще теплится искра жизни, — спокойно ответил он. — Мы должны раздуть ее.
Аврелий недоверчиво покачал головой.
— Он мертв, разве ты не видишь? Он мертв, Амброзин!
— Он не может умереть, — уверенно возразил Амброзин. — Пророчество не может быть ошибочным.
Уже окончательно стемнело, и единственным ответом на слова старого наставника был яростный вой ветра, несшегося вдоль склона горы.
Амброзин раздел мальчика до пояса и уложил его поудобнее на сухую листву. Белую кожу видно было даже в полной тьме. Старик повернулся к Батиату.
— У тебя в теле тепла больше, чем у других, — сказал он, — потому что тебя питало солнце Африки. Обнажи грудь и прижми его к себе покрепче; пусть твое сердце бьется рядом с его сердцем, пока не разбудит его. А я попытаюсь зажечь огонь.
Батиат выполнил просьбу старика; он поднял безжизненного мальчика легко, словно тот ничего не весил, и прижал к себе. Ливия укрыла их обоих одеялами, чтобы ни капли драгоценного тепла не потерялось. Аврелий и Ватрен лишь молча качали головами, не веря в удачу и не понимая, почему старик не сдается.
Амброзин ощупью пробрался вдоль стены, шаря по земле, пока не нашел немного сухого мха, который и сложил в аккуратную кучку, добавив к ней сухих листьев. Потом он достал из своего мешка кремни и начал ударять ими друг о друга, демонстрируя немалый опыт и сноровку. Крупные искры посыпались на мох и листья, и вот уже в их глубине вспыхнула красная точка, поначалу едва различимая. Амброзин встал на колени и принялся дуть на мох. Остальные скептически наблюдали за стариком, не в силах поверить в успех его затеи, — но Амброзин продолжал дуть с такой силой, как будто надеялся именно этим вдохнуть жизнь в своего мальчика. И вдруг небольшой язычок пламени взвился в темноту, — такой тонкий, что его трудно было рассмотреть; но вскоре он окреп, мох охватило огнем, становившимся все ярче. Амброзин все дул и дул, добавляя в крошечный костер новые пучки мха и тонкие веточки, и вот, наконец, в ночи возникли настоящий огонь и свет.
Понемногу костер разогнал тьму случайного прибежища, осветив тела, сгрудившиеся в тесном пространстве, открыв взглядам и напряженное лицо Амброзина, и широко раскрытые глаза черного гиганта.
Батиат таращился в ночь, и по его широким щекам текли слезы. Слезы радости.
— Он дышит! — шепнул гигант.
Лицо Амброзина исказилось — как у человека, разбуженного посреди ночи и еще не забывшего чудовищный кошмар, только что снившийся ему…
Все собрались вокруг Ромула, и каждому хотелось обнять мальчика, каждому хотелось очутиться к нему поближе, хотя Амброзин твердил:
— Осторожнее! Осторожнее! Мальчик еще совсем без сил! Дайте ему как следует восстановить дыхание и прийти в себя!
Урсин ушел за стену, чтобы поискать сухие ветви и подбросить их в костер; потом снова завесил козьими шкурами вход, стараясь удержать холод снаружи. В замкнувшемся пространстве стало немного теплее, и Ромул протянул онемевшие руки к огню.
— Это Батиат вернул тебя к жизни, — сказал Амброзин. Ромул поднял голову, посмотрел на гиганта и прижался к нему покрепче. Батиат обнял мальчика, нежно, осторожно, как будто боялся раздавить хрупкое тело. Аврелий сказал:
— Пойду укрою коня попоной; он у нас один остался, если не считать мула Амброзина, а с мула толку не слишком много. Похоже, ночь будет очень холодной.
Амброзин заметил, что взгляд Аврелия был печальным, в отличие от остальных. Он выждал немного, а потом накинул на плечи плащ:
— Пойду-ка и я, сам присмотрю за своим мулом.
Он нашел Аврелия рядом с Юбой. Легионер стоял неподвижно, завернувшись в плащ. Казалось, он смотрит вниз, в долину, погрузившись в мысли… и он вздрогнул, когда рядом с ним прозвучал голос старого наставника.
— Две истины. Две противоположные версии твоего прошлого: версия Ливии и версия Вульфилы. Кому верить?
Аврелий даже не обернулся. Он лишь плотнее запахнул плащ, как будто холод пробирал его до глубины души.
— Ты знаешь оба варианта. Почему бы не сказать мне, чему веришь ты?
— Да, действительно, я слышал слова варвара, но ты хочешь слишком многого от простого учителя. Из твоего прошлого возникло видение, и оно заставило тебя увидеть некое пятно, о существовании которого ты даже не подозревал. — Аврелий промолчал. — Я знаю, это причиняет боль, — продолжил Амброзин. — Но лучше, когда все выплывает наружу. Тайная болезнь пожирает нас медленно, и от нее не бывает лекарства, и в какой-то момент она прорывается наружу, застав нас врасплох. Но ты теперь, по крайней мере, знаешь о ее существовании.
— Я ничего не знаю.
— Такое невозможно. Ты должен что-то помнить.
