— Воины! Вы собрались здесь, потому что царевичу Киру нужна армия, чтобы бороться с варварами внутри государства. Он хотел иметь в своем распоряжении лучших из лучших — именно поэтому вас собирали со всей Греции. Мы подчиняемся не приказам нашего города или нашего государства, а приказам чужеземного царевича, нанявшего нас. Будем сражаться за деньги, а не за что-нибудь еще, — отличная причина, скажу я вам, лучших не знаю.
Однако не думайте, что вам будет позволено вести себя как вздумается. Тот, кто нарушит приказ или окажется виновен в нарушении иерархии или в трусости, будет немедленно предан смерти, и я лично исполню приговор. Клянусь, вы скоро начнете бояться меня больше, чем врага. Вина за ошибки, допущенные при исполнении моих приказов, будет возлагаться прежде всего на ваших военачальников. Никто не сравнится с вами в храбрости, упорстве и дисциплинированности. Если победите, вас наградят так щедро, что сможете оставить это ремесло и жить безбедно всю оставшуюся жизнь. Если проиграете, от вас ничего не останется.
Воины слушали не шевелясь и, когда он закончил, долго не покидали площадь. Стояли неподвижно, до тех пор пока военачальники не приказали разойтись.
У Клеарха не было воинского звания, позволявшего повелевать этой армией, но все ему подчинялись. Впалые щеки, короткая черная борода, очень черные проницательные глаза, сверкающие доспехи и черный плащ на плечах — все соответствовало образу главнокомандующего. Силой своей личности он, казалось, не соответствовал заявленной цели похода: слишком жесткий, слишком властный, слишком яркой наружности и поведения. Во всем он казался человеком, словно специально созданным для того, чтобы осуществлять невозможные предприятия, и уж никак не для того, чтобы проводить незначительные карательные операции против непокорных племен.
Никто не знал, есть ли у него семья, но друзей не было точно. Впрочем, как и рабов: два воина — личных помощника — подавали ему еду, которую он всегда вкушал один, под навесом. Казалось, главнокомандующий неспособен на чувства или, если он все же их испытывал, ему отлично удавалось это скрывать, за исключением гнева. Ксен в ходе кампании несколько раз оказывался рядом с ним и видел его в бою: Клеарх наносил врагам удары и разил без устали, с уверенной, спокойной силой, без промаха. Казалось, жизни, что он отнимал у других, подпитывали его собственную. Убийство не доставляло ему наслаждения — лишь ровное удовлетворение, как человеку, который методично и точно выполняет свою работу. Весь его вид внушал страх, но во время битвы эта бесстрастная решимость, ледяное спокойствие наполняли остальных уверенностью в себе и в победе. Под его началом состояли все воины в красных плащах, лучшие в армии. Любой, кто бросал им вызов, платил за это сполна.
Из военачальников Ксен лично знал Проксена из Беотии, своего друга, что предложил ему последовать в Азию. Это был человек, вызывавший симпатию и честолюбивый: он мечтал завоевать великие богатства, почести, славу, но в ходе длительного похода показал, что немногого стоит и привязанность Ксена к нему стала ослабевать. Одно дело — гулять под портиками на городской площади или нить вино в таверне и рассуждать о политике соревнуясь в остроумии, и совсем другое — в изнурительном походе делить с остальными голод и страх и сражаться за выживание. Дружба редко выдерживает столь серьезные испытания. Их взаимное расположение быстро угасло, превратившись в равнодушие, смешанное с досадой, если не в откровенную неприязнь. Ксен также был знаком с другими полководцами: в частности, одним из них он сначала восхищался, а потом глубоко презирал. Думаю, даже ненавидел и желал смерти. Нелюбовь к нему Ксена дошла до такой степени, что он стал приписывать этому человеку дурные поступки, в коих тот не был виноват, и подлости, которых он, вероятно, никогда не совершал.
Этого полководца звали Менон-фессалиец. Я познакомилась с ним, после того как последовала за Ксеном; он произвел на меня сильное впечатление. Немного старше Ксена: тридцати с небольшим лет, — светлые прямые волосы ниспадали ему на плечи и часто закрывали лицо, так что видны оставались лишь серо-голубые глаза. Он любил выставлять напоказ сухопарое, мускулистое тело: мощные руки, изящные кисти — скорее как у музыканта, чем как у воина. Однако когда эти кисти держали рукоять меча или копья, становилось понятно, что за ужасная сила в них заключена.
Я часто видела, как Менон по вечерам бродил по лагерю с копьем в одной руке и кубком вина в другой, предоставляя как женщинам, так и мужчинам возможность любоваться собой. Тело его ничем не было прикрыто, кроме короткого плаща из легкой ткани, и когда фессалиец проходил мимо, в воздухе чувствовался аромат восточных благовоний. Однако, как только настало время сражаться, этот военачальник превратился в кого-то вроде кровожадного дикого зверя. Но все случилось много месяцев спустя, после того как армия собралась в Сардах.
Много раз спрашивала я себя о причинах ненависти Ксена к Менону: мне доподлинно известно, что молодой фессалийский военачальник не вступал с ним в открытое противостояние, между ними не было ни спора, ни ссоры. В конце концов пришла к убеждению, что сама невольно стала этой причиной. Однажды вечером, когда воины ставили палатки, готовясь к ночлегу, я пошла за водой на речку, неся амфору на голове, подобно тому как в прежние времена ходила к колодцу в Бет-Каде. Менон внезапно появился на берегу, неподалеку от меня, и, пока я наполняла амфору водой, расстегнул пряжку плаща и на мгновение предстал передо мной нагим. Я сразу же опустила голову, однако каким-то образом все же чувствовала на себе его взгляд. Наполнив амфору, отправилась было обратно в лагерь, но он окликнул меня.
Я услышала за спиной плеск воды: он входил в реку, — и остановилась, но оборачиваться не стала.
— Раздевайся, — предложил он, — искупайся вместе со мной.
Признаюсь, какое-то время колебалась — не потому, что желала такого рода близости, а потому, что его чин, высокое положение внушали мне робость и я хотела по крайней мере показать, что внимательно слушаю.
Полагаю, Ксен стал свидетелем этой сцены, видел, как я остановилась, внимая словам Менона, а я не заметила. Наверное, его беспокоили какие-то подозрения. Он никогда ничего не говорил мне, потому что был слишком горд для этого, но но мелким деталям я пришла к выводу, что в наших отношениях появилась определенная натянутость.
Неподалеку, отдельным лагерем, стояло остальное войско Кира, большая его часть: многотысячная армия из Азии, с побережья и из внутренней ее части, пехота и конница, — разномастная толпа, собравшаяся из разных мест, где каждое племя подчинялось собственному вождю. Кир имел дело только с их предводителем, косматым великаном по имени Арией, который всегда ходил в одной и той же кожаной тунике и заплетал длинные, до пояса, волосы в косы.
От него шел какой-то тяжелый дух, и он, вероятно, сознавал это, потому что, беседуя с Киром, всегда держался на подобающем расстоянии.
Менон-фессалиец навещал его, частенько наведываясь в лагерь азиатов по неизвестным мне причинам, но Ксен всегда говорил, что между этими двоими существует физическая близость, что Менон — любовник Ариея.
