— Доберемся до остальных, а потом станем искать путь к отступлению.
Я налила ему еще немного вина, чтобы он простил мою настойчивость.
— А ты думаешь, путь к отступлению существует?
Ксен склонил голову.
— Я не знаю. Мы находимся в самом сердце империи. Великого царя. Он боится нас, но также понимает: если вернемся назад, все узнают, что горстка, людей безнаказанно подобралась почти к самой его столице. Тебе известно, что это означает?
— Да. Однажды может найтись храбрый человек, способный повторить этот подвиг и довести его до конца — завоевать Персидскую империю.
— Верно. Если бы ты была мужчиной, могла бы стать советником какого-нибудь важного военачальника.
— Я не хочу становиться ничьим советником, хочу быть с тобой, если ты меня хочешь… до тех пор, пока ты меня хочешь.
— В этом можешь быть уверена. Но должна понимать, что соединяешь свою судьбу с судьбой изгнанника, человека, у которого больше нет ни дома, ни состояния, ни будущего. Ничего.
Я собиралась ответить, как вдруг раздались звуки трубы, Ксен вскочил и схватил в руки оружие.
Сигнал прозвучал во второй раз, и воины построились. После третьего они двинулись. Вечерело.
10
Воины прошли около тридцати стадиев молча, в темноте, напрягая слух при каждом подозрительном шорохе. Клеарх и его полководцы хорошо сознавали, что, сделав первый шаг, они положили конец, перемирию и находятся теперь в состоянии войны с Великим царем. В то же время они пытались понять, где Артаксеркс и что замышляет.
Я, со своей стороны, считала, что он уже ушел. Выиграл сражение, нанес поражение брату и убил его, так зачем же терять время на маленький отряд наемников, попавший в лопушку между Тигром и Евфратом? Они и так обречены.
Сидела в повозке и глядела по сторонам, пытаясь различить в темноте фигуры людей, согнувшихся под тяжестью оружия и лишений, перенесенных за последние два дня. Они обессилели от голода, и если бы неприятель напал, долго не выстояли бы. Все решалось теперь на небольшом отрезке пути, отделявшем их от лагеря Ариея, но, к счастью, ничего не произошло.
Я наблюдала за Ксеном, ехавшим верхом неподалеку: он не проявлял ни малейшего волнения. Сохранял уверенность в том, что благодаря легенде о воинах в красных плащах враг будет держаться на расстоянии. Вероятно, это сыграло свою роль, но позже мой возлюбленный поведал еще одну важную деталь: персы никогда не нападают ночью, их кони в это время пасутся, расседланные. Он, кажется, где-то читал об этом и получил тому подтверждение во время похода.
Мы добрались до места около полуночи, и сразу же началось общее совещание с азиатскими военачальниками. Ксена во второй раз допустили туда, и он оказался лицом к лицу с Меноном-фессалийцем, остававшимся в лагере Ариея. Они едва поприветствовали друг друга кивком. Я отправилась бродить по лагерю отрядов Агасия и Глуса, сражавшихся вместе с азиатами на протяжении всей битвы. Повсюду горели костры, вот-вот готовые потухнуть, начинали зажигать лампы.
В какой-то момент я заметила у палатки группу воинов, а подойдя поближе, поняла, в чем дело: благодаря горевшей внутри лампе на ткани падала тень прекрасной обнаженной девушки. Она мылась.
— Нечего смотреть! Убирайтесь отсюда, проваливайте, — воскликнула я, надеясь, что мои слова воспримут всерьез. Просто инстинктивно чувствовала, что будет дальше. Сначала они, кажется, не обратили на меня внимания — более того, некоторые подошли поближе к маленькому шатру, вполголоса посмеиваясь. Я подумала, что дело плохо и, вероятно, мне следует закричать, но воины остановились, о чем-то посовещались и потихоньку разошлись. Может быть, они решили, что раз я к ним обратилась, значит, мое положение позволяет это. Тогда я приблизилась к палатке и предупредила:
— Если не погасишь лампу, у тебя будут нежелательные гости, и это наверняка не доставит удовольствия.
— Кто ты? Чего хочешь? — раздался в ответ встревоженный женский голос.
Из-за акцепта моя речь звучала не совсем обычно; быть может, хозяйка палатки не сообразила, кто я такая, но понимала, что к ней обращается женщина, и это ее, по крайней мере отчасти, успокоило.
— Просто хотела предупредить: снаружи видно, что ты голая, и мужчины собрались поглазеть на тебя. Чем бы это все закончилось, думаю, можешь себе представить.
— Я сейчас оденусь.
— Теперь я могу войти?
— Да, конечно.
Переступив порог, я обнаружила над пологом одну из самых прекрасных девушек, каких когда-либо видела и каких мне случалось видеть потом. Передо мной стояла красавица с глазами янтарного цвета, светлыми волосами и телом богини, с мягкой кожей, умасленной редкими и драгоценными притираниями. Женщина, достойная высокородного мужа.
— Вероятно, именно ты сбежала голышом, когда появились персы, произнесла я, внимательно рассматривая новую знакомую.
Девушка улыбнулась:
— Откуда ты знаешь?
— Я слышала рассказ об этом, а увидев твою тень на палатке, вспомнила его.
— А ты кто такая?
— Меня зовут Абира. Я сирийка.
— Ты рабыня?
— Нет, я свободная, просто добровольно последовала сюда за юношей, который участвует в походе.
Девушка улыбнулась и украдкой взглянула на меня: глаза ее выражали любопытство.
— Ты влюбилась?
— Тебе это кажется странным?
— Ты влюбилась, — кивнула она. — Садись. Здесь есть кое-какая еда. Ты, наверное, голодна.
Видно было, что ей не хватает общества, особенно женского. Вероятно, для столь красивой девушки не слишком большое удовольствие находиться в лагере посреди нескольких десятков тысяч молодых и сильных мужчин, многие из которых видели ее совершенно обнаженной. Она открыла ящик и протянула мне кусок хлеба и ломоть козьего сыра.
Я поблагодарила ее.
— Ты так красива… наверное, подруга кого-то высокопоставленного…
Девушка склонила голову:
— Ты умеешь наблюдать — и понимать тоже.
— Быть может, даже самого главного.
Она кивнула.
— Кира?
На мгновение взор ее омрачился.
— Какой ужас… — пробормотала она с дрожью в голосе.
— Ты была его женщиной?
— Одной из многих в гареме. Но он часто посылал за мной, чтобы я составила ему компанию. Царевич обращался со мной уважительно, ласково, может, даже с любовью. Делал чудесные подарки, ему правилось слушать то, что я говорю. Кир часто просил рассказать ему сказку, историю… Иногда он казался ребенком, а иногда вдруг замыкался в себе и становился жестким, твердым, словно сталь.
— Что произошло вчера?
