Полководцы внимательно слушали. Писака — подумать только! Этот столь юный афинянин, казалось, знает, о чем говорит, — и я могла объяснить им почему. Ксен много раз говорил мне, что учитель привил ему способность рассуждать и извлекать уроки из собственного опыта.
— Фракийцы поведали мне о том, что, переходя со своими стадами с горных пастбищ на равнинные, стараются не останавливаться, чтобы не подвергаться нападениям других племен и не лишиться своего скота: они позволяют себе лишь непродолжительный сон — иногда стоя, прислонившись к стволам деревьев. В сущности, не делают привалов. Тело привыкает извлекать максимум из тех коротких передышек, что ему дают. Сои, несмотря на свою краткость, становится более глубоким, человек полностью расслабляется.
Мы не будем останавливаться ни завтра, ни в следующую ночь. Заставим поверить в то, что двинулись другой дорогой, и преследователям придется разделиться, чтобы искать нас. Сами же тем временем доберемся до гор, где персидская конница уже не сможет перемещаться с той же быстротой и легкостью, что на равнине. Вот тогда станет ясно, как поступать дальше.
Софос одобрил идею:
— Мне кажется, это самый разумный выход; будем надеяться, все пройдет удачно. С другой стороны, у нас не очень-то большой выбор. Персы явно продемонстрировали свои намерения. Они лишили нас полководцев, а теперь хотят перебить всех до единого. Ни Артаксеркс, ни Тиссаферн не желают, чтобы хоть кто-то из нас добрался до моря и рассказал о том, как войско спартанцев дошло почти до самого Вавилона.
Он говорил правду: речь шла не только о мести. Персы пытались не допустить распространения сведений, угрожавших существованию империи.
Софос обернулся к другим военачальникам:
— Организуйте смены для часов отдыха и все остальное. О привалах буду сообщать я, устным приказом.
— Есть еще кое-что, — произнес Ксен. — Нам нужна конница, пусть даже небольшая: не для противостояния персам, но для того, чтобы хотя бы наблюдать за ними с близкого расстояния, как во время последнего сражения, а также отправляться в разведку, на поиски наиболее подходящих переходов.
— Где же мы возьмем лошадей? — спросил Тимасий.
— Выпряжем из повозок, — ответил Ксен, и при этих словах я чуть не выронила из рук кувшин. Это означало, что придется отказаться от удобного средства передвижения. — Как только мы доберемся до подножия гор, — продолжал он спокойно, — нам все равно придется их оставить.
Я подумала об израненных ногах Мелиссы, да и о своих тоже, и у меня ком подступил к горлу. Как поспевать за остальными? А та беременная девушка, которую видела на одной из повозок, — что с ней будет? И сколько таких еще? Софос пообещал, что никого не бросит, но ведь он имел в виду только воинов. Я боялась, что женщин это не касается. Однако все уже было решено. Начинали проявляться самые тяжкие последствия выбора, что я сделала, когда сбежала с Ксеном.
Военачальники ушли один за другим, каждый вернулся к своему отряду. Софос изменился с тех пор, как вышел из тени. Он без труда занял место Клеарха, сумел добиться того, чтобы воины без каких-либо возражений избрали его. Как будто навязал свое присутствие, свой тембр голоса, блеск глаз, манеру поведения человека, знающего, чего хочет и к чему стремится.
Софос покорил всех воинов, от первого до последнего, благодаря какому-то особому обаянию. Выходя из нашей палатки, он пристально посмотрел на Ксена, положил руку ему на плечо и сказал:
— Вот чего нам не хватало: чародея, способного заставить целую армию исчезнуть — вот так! — И щелкнул пальцами.
Главнокомандующий обладал чувством юмора.
— Тебе это тоже удалось, — возразил Ксен, — там, на берегу канала, когда ты спрятал воинов в сухой траве.
Остальные засмеялись — дерзко, презрительно — и никак не умолкали.
— До сих пор помню выражения их лиц, когда мы поднялись перед ними со щитами в руках, — промолвил Ксантикл, ахеец с пышной гривой волос, ниспадавших на плечи, и бычьей шеей.
— Как у людей, заглянувших в Тартар! — воскликнул Агасий, смуглый, темноволосый, черноглазый.
— И знающих, что их игра проиграна! — добавил Тимасий-дарданец, воин с оливковой кожей, стройный словно гончая, с короткой острой бородкой.
— Если персы полагают, что мы у них в руках, то очень крупно ошибаются, — заключил Клеанор; казалось, в то мгновение соколиный взгляд его серых глаз устремлен на врагов. Он прочно стоял на мускулистых ногах, напоминавших колонны. — Если они хотят достать нас — пускай приходят. А для этого им придется спешиться.
Воины ушли посмеиваясь, и голоса их постепенно смолкли в темноте.
Ксен вымылся и лег на циновку, я устроилась рядом. Мы занимались любовью с такой страстью, какой я давно не помнила. Над нами нависла опасность, нас беспрестанно преследовали, и все же мой возлюбленный был полон жизненной силы. Он, писака, на голову которого на протяжении долгого похода пролилось столько иронии и сарказма, теперь находился среди небольшого числа избранных, занятых спасением товарищей от смертельной угрозы. Ему хватало на это смелости. Когда он откинулся на постель, прикрыв глаза, я взяла его за руку и задала вопрос, мучивший меня вот уже какое-то время.
— Персы хотят уничтожить вас, но как ты думаешь, а в твоей стране кто-нибудь желает возвращения армии?
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Это лишь ощущение, интуиция, но я бы хотела, чтоб ты ответил.
Ксен долго молчал.
— Если не хочешь говорить — не говори.
— Все войско состоит из наемников…
— Я знаю.
— За исключением двоих.
— Софоса…
— Да.
— И тебя. Поход держался в секрете. Не думаю, словно нечто, бывшее прежде тайной, можно впоследствии предать огласке. Кто такой Софос?
— Воин спартанской армии. Вероятно, очень высокопоставленный.
— Можно спросить, откуда тебе это известно? Он тебе сказал?
— Я догадался по браслету из ивовой лозы, который Софос носит на левом запястье. Внутри вырезано его имя и номер отряда, каким он командует. Рядовые воины носят подобное украшение на правой руке. Это в обычае спартанской армии. Когда человек погибает в битве, может статься так, что враги снимут с трупа все ценное. Браслет же из ивовой лозы ничего не стоит, поэтому его не украдут, однако на нем содержатся сведения о павшем. На внутренней поверхности его вещицы написано: «Хирисоф».
Я попыталась произнести это бесконечно длинное имя, но безрезультатно.
— Пожалуй, буду продолжать называть его Софосом. И какова его роль в происходящем? Почему он появился столь внезапно?
— Этого я не знаю.
— Думаешь, скажет?
— Думаю, нет.
— Мы спасемся?
— Я от всей души надеюсь на это, но человеку трудно изменить собственную судьбу после того, как Мойры спряли ее.
