Люди повиновались: выгрузили провизию, палатки и оружие и собрали повозки в одно место. Какое-то время все мешкали, после чего один воин, которого я никогда прежде не видела, взял из огня головню и бросил в кучу. Пламя вспыхнуло почти мгновенно, раздуваемое ветром, и охватило сухое, старое, потрескивающее дерево. Разгорелся огромный костер — наверняка он был издалека виден нашим врагам. Яркое пламя освещало воинов, которые стояли неподвижно, словно зачарованные, и молча смотрели на огонь.
В тот момент никто из них даже представить себе не мог, что случится после того, как дерево превратится в пепел.
16
Когда костер начал угасать, в долине прямо перед нами, у подножия гор, запылал еще один — по размерам он сильно отличался от того, на котором только что сгорели двести или триста повозок.
— Взгляни туда, Клеоним: что это? — спросил один из воинов.
— Не знаю, — ответил полководец, коренастый и темноволосый.
Ксен, стоявший поблизости, подошел к Софосу, и они какое-то время переговаривались. Вскоре к месту, где горело пламя, послали двух конных разведчиков. Тем временем люди начинали понемногу расходиться: каждый возвращался туда, где лежал его скарб и прежде всего оружие. Еды у нас оставалось вдоволь.
Придется непросто — воины привыкли класть вещи на повозки и знали, как и где их найти, а теперь предстояло кое-как перевязать имущество и погрузить на спину осла или мула. Люди лениво переругивались. Северные красоты заставляли поневоле умолкать: тяжелые, раздутые облака грудились над огромной горной цепью, и время от времени из них извергался пучок ослепительных молний, а в долине раскатисто грохотал гром, отражаясь от мрачных и неприступных скал. Я слышала, как люди говорили:
— Вот куда мы должны идти.
За спинами оставался враждебный край, но все же в нем властвовали солнечный свет и тепло, — а нам предстояло углубиться в царство ночи и бурь. Поворачиваясь к югу, мы еще ощущали жаркое дыхание земли, расположенной между двумя реками; глядя на север, мы слышали лишь далекое и угрожающее эхо грозы. Мы стояли на границе между мирами, одинаково недобрыми, но один нес в себе лишь людскую злобу, а второй — злобу стихий.
Вернулись разведчики и сообщили о том, что узнали касательно костров, горевших на равнине. Тиссаферн велел сжечь последние деревни, остававшиеся на берегу реки, чтобы мы не могли пополнить там свои запасы продовольствия. Наши всадники видели сотни отчаявшихся земледельцев, вместе с семьями спасавшихся бегством. Люди забрали то немногое, что сумели утащить на себе.
Я пыталась угадать, о чем думают бедняги, с самого рождения ведшие мирную жизнь, тихое существование. Вдруг исчезает их привычный, однообразный мир, и они смотрят обескураженно на огонь, пожирающий их прошлое, настоящее и будущее.
Война.
Когда Ксен улегся рядом со мной, я спросила:
— Как мы будем жить? Чем питаться?
— Тем, что найдем, — ответил он.
Вопросов больше не задавала. Отлично поняла, что он имеет в виду: мы будем продвигаться, забирая провизию у обитателей земель, по которым пройдем, — словно саранча, оставляя позади себя пустыню. Сейчас все спят и, вероятно, думают о женах и детях, оставшихся дома, но завтра они снова станут армией «десяти тысяч», злыми духами войны, спрячут человеческие лица под шлемами, потому что на протяжении многих недель или, может, месяцев им день и ночь придется побеждать или умирать.
На следующий день лишь дым поднимался над равниной, а войско Тиссаферна выстроилось у входа в ущелье. Персы все еще боялись, что мы захотим вернуться назад. Но кому и голову могла прийти мысль о том, чтобы бросить вызов самой могущественной империи на Земле?
Двинулись в путь, следуя вдоль стремительного и пенистого потока, впадавшего в Тигр. Один из воинов попытался измерить его глубину, но копье полностью погрузилось в воду, так и не достав дна.
Пожитки мы с Ксеном погрузили на спины трех мулов, привязанных друг к другу и образовавших небольшой караван. Я шла впереди и вела первого из них под уздцы. Взглядом поискав Мелиссу, так и не обнаружила ее. Тропинка была не очень широкой, и армия растянулась длинной вереницей, змеившейся по долине в направлении перевала.
Мы начали подниматься, карабкаясь по горной тропинке, усыпанной острыми камнями; иногда валуны скатывались и падали в поток, кипевший внизу в брызгах белоснежной пены среди гигантских скал. Склоны горы поросли лесом, вековыми деревьями с огромными узловатыми стволами. Я передвигалась с большим трудом; раньше мне никогда не случалось бывать в горах, и, несмотря на усталость, царапины и порезы, меня воодушевляло сознание того, что с каждым шагом я оказываюсь все выше.
Я привыкла к тому, что на большом протяжении местность остается прежней — все та же бесконечная и плоская степь или пустыня, — но теперь новые картины открывались чуть ли не за каждым поворотом тропинки. Все это давало ощущение чуда, повергало в изумление.
В какой-то момент я обернулась, и внимание мое привлекли две картины. Одна — вдали: армия Тиссаферна, направлявшаяся к западу и похожая на длинную черную змею, скользящую по песку пустыни; другая — вблизи: беременная девушка, которую я раньше видела на повозке.
Персидский полководец вел свою армию в Анатолию, к морю, чтобы принять управление новой провинцией вместо Кира: теперь он был уверен, что все мы погибнем среди горных круч и остроконечных пиков севера, в краю, рождающем бури и грохочущий ветер. Девушка лежала у края тропинки, не в силах пошевелиться, обессиленная. Для нее и для ребенка, которого она носила, не существовало никакого «завтра». Никто не останавливался. Мужчины проходили мимо, опираясь на копья, иногда касаясь ее своими плащами, но ни один не протянул руки.
Я постепенно замедлила шаг, воспользовавшись тем, что Ксен был далеко, замыкая шествие со своими всадниками, и остановилась. Привязав мула, находившегося во главе нашего каравана, к маленькому дубу, приблизилась к девушке.
— Вставай немедленно.
— Не получается.
— Вставай, дурочка. Ты что, хочешь попасть в зубы диким зверям? Они съедят тебя живьем, по кускам, пока твое мясо и мясо твоего маленького ублюдка не испортилось. Вставай, дура, или мне тоже перепадет тумаков.
Моя речь прозвучала убедительно, и девушка с моей помощью сумела подняться на ноги и дойти со мной до мулов.
— А теперь хватайся за хвост последнего мула, и горе тебе, если выпустишь его из рук: я сама изобью тебя до смерти. Слышишь меня?
— Слышу.
— Отлично. Тогда вперед.
Я спрашивала себя, где теперь Мелисса. Мне представлялось, что ей сейчас не намного лучше, чем этой девушке, болтавшейся на хвосте третьего мула. Еще я задавалась вопросом, что стало с Никархом-аркадийцем, который спас нас всех, превозмог боль изрубленной плоти. Мне хотелось поинтересоваться о нем у одного из лекарей, но мысль о том, что ответ окажется таким, какого я боялась, останавливала меня. А так по крайней мере оставались утешительные сомнения.
