— Что ты говоришь? — прервал его Талос с дрожью в голосе. — Ты болел и раньше, скоро снова встанешь на ноги, и мы вместе пойдем к ручью.
— Нет, Талос; прошлой ночью я слышал, как Танатос опустился на крышу этого дома. Пришло мое время.
Талос провел рукой по белоснежным волосам Критолаоса.
— Что за глупости, старик, я не позволю тебе уйти. Еще осталось столько всего, чему ты должен научить меня!
Он почувствовал, как комок подкатил к горлу.
— Неужели ты оставишь этого воробьиного птенчика одного, Критолаос?
Старик посмотрел на него затуманенным взором.
— Критолаос устал, — сказал он, стараясь вдохнуть воздух. — Он собирается присоединиться к своим предкам. Этот воробышек… — начал он снова, стараясь изобразить улыбку. — Нет, сейчас я вижу молодого волка.
Талос почувствовал, как рука старика слабо пожимает его собственную.
— Я знаю все, — сказал Критолаос. — Я знал, что однажды это произойдет.
— Что ты знаешь? — спросил Талос, двигаясь к деду поближе, чтобы не пропустить ни единого слова умирающего старика.
— Ты боролся и отбивался в долине. — Старик пристально смотрел на ушибы, все еще заметные на лице Талоса, и на его руки. — Талос, слушай: они придут, я знаю, они придут, ты должен быть готов… Лук… лук царя не должен попасть им в руки.
— Да, лук царя в безопасности. Сейчас не разговаривай, не изнуряй себя.
— Это не принесет никакой пользы, Талос, это последний день Критолаоса, помнишь?
Перед внутренним взором Талоса предстало тускло освещенное подземное помещение, оружие, поблескивающее в свете факела.
— Талос, мальчик мой, завтра я не увижу свет… Я уйду с последними лучами солнца. Ты хранитель оружия царя Аристодема. Меча… священного… проклятого.
Талос почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он крепче сжал костлявую руку, глаза заволокли слезы, сердце сжалось.
— Этот старик… — продолжал Критолаос, голос становился все слабее. — Этот старик — последний вождь своего народа, Талос. Талос, однажды наш народ освободится от ига, сбросив его, и город… мертвый город восстанет из руин… Этот день будет днем испытания… последнего испытания.
Критолаос говорил с огромным усилием, его исхудавшая грудь вздымалась в агонии:
— Слушай меня… Талос… слушай: в этот день к тебе придет человек, слепой на один глаз. Он может снять проклятие с меча царя…
Взгляд старика искал солнечный свет, проникающий через ставни; в ярком свете, как далекая музыка, доносился стрекот цикад. Талос дотронулся до его холодеющих рук и склонил голову на грудь старика.
— Не уходи, отец… не уходи, — молил он дрожащим голосом. — Как Талос, калека сможет…
— Нет, — запротестовал умирающий. — Нет… Талос. Волк… меч… царя.
Талос почувствовал, что сердце Критолаоса остановилось. Он увидел, что старик простился с жизнью на убогой постели, седая голова свисала набок, глаза пристально уставились в пустоту. Талос провел рукой по лбу старика, закрывал ему глаза, затем постоял в центре комнаты.
Даже стрекот цикад смолк в неподвижном воздухе, можно было услышать лишь приглушенное жужжание мух: свиту, сопровождающую Танатоса.
Он вышел из комнаты, медленно отодвигая соломенный занавес. Мать, убитая горем, рыдала в углу. Он повернулся к пастухам, людям гор:
— Критолаос умер, — сказал он. — Воздадим же должное Критолаосу!
Люди склонились в молчании. Грузный бородатый мужчина вышел вперед к Талосу и положил руку на его плечо.
— Да воздадим же почести Критолаосу! — сказал он. Затем, поворачиваясь к остальным, добавил: — И честь Талосу-волку!
В этот момент Талос встретил взгляд матери. Ее серые глаза, заливающиеся слезами, были полны печали и удивления.
* * *
— Он должен умереть! — зло вскричал Агиас. — То, что сделал этот ублюдок, невыносимо. И я не могу понять, почему вы настаиваете на том, чтобы покрывать его. Если бы не вы, мы бы покончили с ним.
— Агиас прав, — вмешался Филарх. — Мы должны избавиться от него, и поскорее. Прежде всего, потому что он может быть опасен.
Бритос сидел молча, осаждаемый своими товарищами. Внезапно он поднялся на ноги.
— Опасен? — спросил он голосом, полным иронии. — Хромой илот? Воины Спарты, вы уверены, что не теряете рассудка? Хлопаете крыльями, как стая перепуганных гусей, потому что хромой пастух избил вас палкой, лишив забавы, которую вы хотели устроить с крестьянской девчонкой, воняющей хлевом и навозом!
— Не шути с этим, — прервал Филарх, посиневший от злости. — Тебе очень хорошо известно, что гласят наши законы. Если мы позволим этим ублюдкам взбунтоваться против нас, то вскоре будем иметь настоящий мятеж. Илоты представляют постоянную опасность для Спарты, вы знаете это. Разве вы не видели, как он пользовался этим пастушьим посохом? Должно быть, кто-то обучил его военным приемам. И вообще, во всем этом есть что-то очень странное.
— Ну, у тебя и воображение, Филарх! — парировал Бритос. — Все пастухи знают, как пользоваться своей палкой; они должны защищать отары от волков, выгонять лис из птичников. Даже если ты и прав в том, что этого калеку, возможно, кто-то обучил, то еще больше причин не убивать его. Теперь послушай меня, — добавил он, кладя руку на плечо взбешенного приятеля, — и ты тоже, Агиас, и все вы, друзья, пошевелите мозгами, если сможете. Если правда, что возникают какие-то подозрения по поводу того, как пастух владеет своей палкой, что за всем этим стоит какая-то военная подготовка, если я правильно вас понимаю, то, безусловно, мы не раскроем никакой тайны, убив его. Мертвые, как все мы знаем, не разговаривают, правда?
Остальные хранили молчание, как обычно сдерживаемые превосходством и авторитетом сына Аристарха.
— В день посвящения, — продолжал он, снова садясь в круг своих товарищей, — мы доказали, что мы одни из самых сильных юношей Спарты. А сейчас мы также и члены криптии, а это значит, что наши старшие верят, что мы можем использовать и наш разум, а не только кулаки. Вся эта история такова, что я сам позабочусь о ней, своим собственным способом. Разве вы можете сказать, что видели, как я дрожал или уклонился от какой-то бы ни было опасности? Во время всех наших совместных тренировок вы видели, что я способен гораздо на большее, чем просто пригвоздить к земле хромого ублюдка-илота, вооруженного только палкой.
— С другой стороны, если мы уведомим старших и сообщим им о наших намерениях устранить того пастуха, мы вынуждены будем дать какое-то объяснение, разве нет? Потому что, вполне возможно, он состоит на службе в одной из семей нашего города. Вы думаете, нам, волкам Спарты, сделает честь, что хромой илот, пользуясь всего лишь пастушьей палкой с крюком, заставил вас ткнуться носом в грязь?
Мальчики опустили глаза в землю.
