Незадолго до рассвета три молодых человека возобновили свое путешествие, останавливаясь на некоторое время напоить лошадей у ручейка; они прибыли к морю, когда уже начинался день.
Когда они добрались до перешейка, солнце уже высоко поднялось в небе. Они остановились, усталые и унылые, в брошенном доме, чтобы съесть горсть оливок и кусок черствого хлеба, который Талос вынул из своего мешка.
Через короткое время они были у основания стены, которую возвели пелопоннесские войска, чтобы преградить дорогу врагу. Спартанский офицер выглянул из-за парапета. Он прокричал:
— Кто вы? Что вы высматриваете?
— Я Бритос, сын Аристарха, спартанец, — последовал ответ. — Мы прибыли из Фермопил.
Можно было услышать, как отдавались возбужденные приказы, и сразу же в основании стены открылась небольшая железная дверь.
— Быстро входите, — сказал офицер, отступая в сторону. — Но скажите мне, — сразу же добавил он, — как вам удалось уцелеть? Союзники, которые были здесь до вас, сообщали, что не уцелел никто.
— Правильно, — ответил Бритос надломленным голосом. — Наши люди остались, чтобы прикрыть их отход. Мы здесь, потому что царь Леонид дал нам послание для эфоров. У нас приказ доставить его прямо им в руки.
— Царь?.. — спросил офицер.
— Сейчас он мертв, — отвечал Агиас. — Никто не вышел живым из боя; горный проход Анопея был предательски выдан врагу. Мы ушли как раз во время, чтобы нас не схватили. Но сейчас пропусти нас; мы должны выполнить нашу миссию до конца.
Вокруг небольшой группы собиралась толпа солдат.
— Кто они? — спросил один.
— Они спартанцы. Возвращаются из Фермопил.
— Из Фермопил? Но разве нам не говорили, что никому не удалось спастись?
— Этим удалось, каким-то образом.
— Они говорят, что у них послание от царя Леонида.
Бритос пришпорил коня, с трудом пробираясь через толпу солдат. Вскоре, проехав через поля, укрепленные траншеями, они достигли склона, ведущего к Арголийской равнине. Они объехали вокруг Аргоса, предательского города, который возможно уже договорился с персами, и направились к Мантинее, до которой добрались уже тогда, когда опустилась ночь.
На следующий день они были у ворот Спарты. Под палящим солнцем город сиял белизной. На башне неподвижно висело длинное черное полотнище.
Они проехали по городу в такое время дня, когда на улицах уже толпился народ. Толпы людей расступались, пропуская их, но смотрели на них с любопытством и недоверием.
Их лошади, блестевшие от пота, едва влачили свои копыта по пыльным улицам, уши были низко опущены, хвосты повисли. На двух воинах в седле были доспехи с вмятинами, грязная одежда порвана, тело покрыто синяками и гноящимися ранами, от жары головы поникли на грудь.
Они добрались до величавой площади Дома Бронзы и прошли к зданию, где собрались Совет эфоров и старейшины для обсуждения того, что произошло.
Известие о падении Фермопилов, на самом деле, уже было доставлено тегейским всадником на заре с первыми лучами солнца.
Страж провел Бритоса и Агиаса в зал заседаний совета. Их появление было встречено гулом удивления. Они были неузнаваемы: исхудавшие, оборванные, грязные, глаза — красные в черных ввалившихся глазницах; и напоминали призраков, вызванных их царства теней Гадеса.
Бритос заговорил:
— Почтенные отцы, измена обрекла нашу оборону горного прохода на поражение. Предатель указал врагу тропу в горном ущелье Анопея, царь Леонид распустил союзников, чтобы они не стали напрасной и бесполезной жертвой. Он сам остался с нашими воинами для прикрытия их отхода. Нас освободили от участия в битве, потому что царь приказал нам доставить вам это послание.
Он передал пергаментный свиток стражу, который вручил его в руки эфоров.
— Он приказал, чтобы оно было зачитано незамедлительно в присутствии старейшин, эфоров и царя Леотихида.
Не раскрывая свитка, один из старейшин сказал:
— Мы слышали о величественной доблести наших воинов при Фермопилах. Их кровь пролилась за освобождение всей Греции, их родной город отдает им дань уважения и почтения торжественным траурным ритуалом. Также мы почитаем вас за участие в битвах, а также за повиновение приказам царя. Послание будет зачитано немедленно, как только прибудет царь Леотихид; он уже вызван на заседание. Сейчас идите вам разрешено вернуться по домам без оповещения вашей сисситии.
— Нашей сисситии более не существует, господин, — пробормотал Бритос упавшим голосом.
Затем два воина покинули зал, опираясь друг на друга, и вышли на площадь, на которой толпились люди. Все до единого наблюдали за ними. В углу площади Талос пытался удержать нервных лошадей, замученных мухами.
— Они явились из преисподней, — прошептал ребенок, прячась за спиной у отца, с широко раскрытыми от страха глазами.
Бритос и Агиас, спотыкаясь, спустились по ступеням лестницы Дома Совета, толпа расступилась, чтобы пропустить их.
— Это сын Аристарха! — воскликнул какой-то мужчина, стремясь вперед, чтобы рассмотреть лицо Бритоса.
Женщина закричала:
— Почему они спаслись? Почему только они?
Гул на площади становился все громче, казалось, что толпа смыкается вокруг двух несчастных юношей, окружая их. В этот момент из зала заседаний вышел один из старейшин, показывая, что он хочет говорить. Толпа умолкла.
— Спартанцы, — провозгласил старейшина. — Эти два юноши, которые проходят сейчас среди вас, — доблестные воины. Они доставили нам послание от царя Леонида. Они покинули Фермопилы по приказу царя.
Толпа расступилась снова, и два воина, едва держась на ногах, прошли по площади к Дому Бронзы. Рядом со столбом, который стал свидетелем кровавого конца царя Клеомена, стояла, мертвенно-бледная Исмена.
— Мама, — выдохнул Бритос.
Щит выпал из его рук, с шумом ударяясь о землю.
— Мама… с ним, говорила ты… или на нем.
Он упал на колени. Агиас едва удерживался на ногах, раскачивался из стороны в сторону, как кукла, висящая на гвозде. Бритос поднял лицо к матери, языком облизывая пересохшие и потрескавшиеся губы:
— Мама! Отец любил тебя до самого последнего вздоха.
Исмена опустилась на колени рядом с ним.
— Мама, я не хотел оставлять его… я не хотел оставлять его! — вскричал он надломленным голосом и закрыл лицо руками, рыдая.
* * *
Один из старейшин дал знак стражу, чтобы он вышел, и тот покинул помещение, закрывая за собой тяжелую железную дверь. Эфор прошел в центр зала.
— Благородные старейшины, — сказал он. — Царь Леонид и наши воины доблестно пали, защищая Грецию, и теперь афиняне не смогут отказать в предоставлении флота под командованием нашего флотоводца Еврибиада для защиты Пелопоннеса. Наш долг заключается в дальнейшем укреплении перешейка.
