Через два дня мы прибудем в Келайнаи, куда ты должен доставить это послание, тогда ты и прочитаешь приказ Павсания. Я умоляю тебя, если будет приказано убить меня, пожалуйста, не перерезай мне горло; позволь мне самому лишить себя жизни. Я знаю одно зелье, которое вызывает приятное помрачение сознания, которое позволит без страданий уйти из жизни в бесконечную ночь…
Две большие слезы упали из темных глаз Лахгала. Он умолк, не смея взглянуть в лицо своему спутнику. Также молчал и Клейдемос.
Потрясенный, он думал обо всем, что произошло: об огромных надеждах, которые пробудили в нем слова Павсания, об ужасах действий, которые стали нечетко вырисовываться перед ним и которые он должен будет предпринять.
Но, может быть, Лахгал ошибается. Возможно, люди, о которых он говорил, исчезли по другим причинам; они могли заблудиться, или попасть в засаду на своем длинном пути к дому. Но в его заплечном мешке лежали пергаментный свиток с приказами царя, скифаль, его палка, в которой был ключ для прочтения приказов.
Он больше не носил палку с крюком из кизилового дерева, которую Критолаос выбрал для него; он сжег ее на погребальном костре Бритоса при Платеях. Она погибла, как и его детская жизнь, на том поле битвы, пропитанном кровью.
Дрожащий голос Лахгала вернул его в настоящее.
— Ты уже прочитал много смертных приговоров на своей скифали и раньше, Два-Имени, для тысяч людей.
Ты — спартанский воин, и ты, безусловно, должен следовать своему предназначению. Боги много раз спасали твою жизнь. Когда ты был ребенком, тебя спасли от волчьих клыков, а когда ты стал мужчиной, от тысяч фракийских стрел. Твои солдаты никогда не понимали, как ты можешь безнаказанно бросать вызов смерти на поле брани. Ты, хромой воин, ты, кому предначертано иметь два имени и две жизни, ты, кому удалось избежать смерти, которую ты хотел найти, совершив самоубийство своим собственным мечом… Это правда, Два-Имени. Великая судьба, должно быть, ожидает тебя, возможно ужасная. Тебе не удастся избежать ее.
В тот день, когда я увидел тебя во Фракии, ты был на дне, на самом дне. Я видел отчаяние в твоих глазах, но твое лицо оставалось каменным и решительным. Что может значить жизнь простого слуги, проданного задолго до того, как он смог подержать ее в своих собственных руках хотя бы мгновенье. Тело, занимающееся проституцией за пять оболов…
— Достаточно, Лахгал! — крикнул Клейдемос, обхватив голову руками.
Но голос продолжал, теперь уже без дрожи. Голос глубокий и темный, голос чистой боли:
— Ты пришел к той точке, из которой уже нельзя повернуть назад. Сейчас прочитай послание, словно меня здесь и нет, и если я должен умереть, пусть я умру. Я буду сопровождать тебя и сегодня, и завтра, как твой преданный слуга, но наутро после этого для меня не будет пробуждения, я не проснусь. Ты даже никогда ничего и не заметишь. Только об одном я попрошу тебя. Не оставляй мое тело шакалам. Похорони меня как свободного человека, как друга, которого ты любил. Не дай моей тени бродить в полном отчаянии вдоль ледяных берегов Ахерона, ведь говорят, что именно такова судьба всех тех, кого не похоронили по обряду.
Клейдемос положил руку ему на голову:
— Ты не умрешь от моей руки, Лахгал. Не нужно тебе будет и убивать себя.
Он взял запечатанный свиток из своего заплечного мешка, обмотал его вокруг скифали, чтобы можно было прочитать царский приказ. В нем было сказано следующее:
«Слуга, посланный мною с тобой, выполнил свою задачу. Теперь тебе известен обратный путь, дорога, по которой ты вернешься один, чтобы не было свидетеля твоего путешествия в области, расположенные внутри страны. Ты также должен уничтожить это послание.»
— Ты был прав, что боялся, Лахгал, — сказал он, выбрасывая свиток в реку. — Царь приказывает мне убить тебя.
* * *
Стены Келайная выделялись на фоне голубого неба. На верху каждой башни размешалось гнездо аиста. Огромные птицы плавно и медленно летали над городом, паря в воздухе с неподвижными, широко распростертыми крыльями, которые поддерживал ветер высокогорной равнины. Серебряная лента реки Меандр протекала за холмами, спускаясь вниз. Говорили, что источник реки находился в пределах города в темной пещере, которую когда-то, давным-давно населяли нимфы и сатиры, а вокруг пещеры рос лес тополей, наполненный поющими птицами.
— Мы прибыли, — сказал Клейдемос Лахгалу. — Посланец Великого царя, сатрап Артабаз, встретит нас в городе.
— Смотри, летний дворец Великого царя расположен выше укреплений. Там живет сатрап, — наблюдательно заметил Лахгал.
Они приблизились к южным воротам, охраняемым двумя фригийскими лучниками. Клейдемос подал Лахгалу запечатанную деревянную дощечку, которую тот передал одному из лучников.
Он сказал ему на его языке:
— Доставь это сатрапу Артабазу, скажи ему, что благородный Клейдемос из Спарты, сын Аристарха, Клеоменид, ожидает приема.
Лучник заставил Лахгала дважды повторить длинное, трудное имя, чтобы точно запомнить его, и ушел.
— Расскажи мне об этом городе и этих землях, — попросил Клейдемос Лахгала, когда они сели на каменную скамью у городской стены, вытягивая усталые ноги и руки, все еще вялые от верховой езды в сырую ночь.
— Я многого не знаю, — сказал Лахгал. — Мне говорили, что это последний фригийский город к востоку. За этими горами, — добавил он, показывая на голубоватую горную цепь, пересекающую плато на расстоянии, равном двум дням путешествия, считая от того места, где они находились сейчас, — начинается Ликаония, опасная, нестабильная область, где странствуют жестокие мародеры, которых не могут усмирить даже солдаты Великого царя. Через шесть дней ты попадешь к подножью горы Таур, непроходимой горной системы, которую можно пересечь только через ущелье, такое узкое, что там не пройдет и пара быков, запряженных в одно ярмо. От горы к морю можно попасть за три дня, пересекая область, называемую Киликией. На востоке Киликия ограничена другой очень высокой горной системой, которую жители тех мест называют Саман. За горами лежит Сирия, земля, где я родился.
О городе мне известно только то, что река Меандр несет свои воды через великолепные сады, где растут разнообразные растения и водятся дикие животные. Персы называют эти сады «пайридаэза», вы греки «парадейсос»: рай. Великий царь там охотится со своею знатью, когда находится в летнем дворце. Есть и другая река, также протекающая через город, хотя и меньше чем Меандр, которую местные жители называют Марсиас. Кажется, вы, греки, называете ее Марсий. Помнишь легенду? Сатир Марсий, как говорят, вызвал Аполлона на музыкальное состязание на берегах этой реки. После того, как он проиграл состязание, с него, еще живого, содрали шкуру, которую повесили в пещере в истоке реки. Она все еще там, мы можем посмотреть на нее, если хочешь, хотя я думаю, что это просто шкура какого-нибудь козла, давным-давно принесенного в жертву одному из местных божеств.
— Мне нравится слушать такие рассказы, — сказал Клейдемос. — Они напоминают мне истории, которые обычно рассказывал мой дедушка Критолаос, когда я был ребенком. Думаю, что именно он рассказывал мне о сатире Марсии. Никогда бы и представить себе не мог, что однажды увижу место, где зародился этот миф.
