Человек встал и надел плащ. Клейдемос поспешил обратно в дом, заметая следы концом своей хламиды и как раз во время закрывая за собой дверь.
Два человека молча прошли по снегу двора и повернули к дороге, идущей на восток. Свет погас в загоне, Клейдемос лег, совершенно опустошенный, и долго не мог уснуть. Он все еще слышал слова, произнесенные этими людьми; в его воображение возникли кровавая бойня, вопли, окровавленный алтарь.
И другая мысль не давала ему покоя: кто был тот, кого Басиас назвал «Хранитель»? Даже Критолаос никогда не произносил это слово, не говорил он также никогда о таком человеке.
Но Клейдемос понимал, что это может быть ключом к разгадке тайны.
Он ворочался на соломе с боку на бок, не находя покоя, пока его не захватила мысль об Антинее, и перед его глазами совершенно явственно появилось ее лицо.
Наконец, сон одолел его, растворяя боль в сердце и снимая усталость с тела.
Ветер унес прочь все облака. Над холмами Мессении сверкали семь звезд Большой Медведицы.
* * *
Клейдемосу совсем легко оказалось не сбиться с пути, потому что, хотя тропа и была покрыта снегом, она проходила по центру долины, и заблудиться можно было только в том случае, если подниматься вверх по склонам скалистых холмов.
Он провел время значительно лучше, чем ожидал. В каком-то месте долина сворачивала в сторону моря, а там, на тропе было значительно меньше снега, чем раньше. Итак, в ту местность, где надеялся найти Пелиаса, он прибыл сразу после заката солнца, проголодавшийся и усталый.
Клейдемос съехал с тропы и направил лошадь вверх на гребень холма и ехал до тех пор, пока не смог посмотреть вниз и увидеть маленькую хижину, окруженную загонами для животных.
На востоке была оливковая роща и виноградник, возможно, с сотней или около того деревьев, хотя он и не был уверен, потому что темнело, и было трудно что-либо разглядеть подробно. Он посмотрел в сторону дома и увидел, что из трубы идет дым…
Наконец, он добрался! Совсем скоро он спуститься вниз и постучит в дверь, его сердце подскажет все слова, которые нужно сказать. Его сердце, которое уже начинало громко стучать в груди…
Он войдет вместе с вечерним ветром. Со всеми прошедшими годами, тяжелым бременем висящими за его плечами, с душой, измученной сомнением. Он войдет как волк, гонимый холодом и голодом.
Он ударил лошадь по шее, из ее заиндевелых ноздрей валил белый пар. С наступлением ночи земля снова промерзла и стала твердой, холод вызывал онемение.
Он пришпорил пятками гнедого в бока, и животное пошло вниз к поляне. Собака, привязанная на веревке, громко залаяла. Когда Клейдемос доехал до середины двора, дверь распахнулась, и в дверном проеме показалась фигура…
Антинея!
Черная, против красного света очага, фигура, у которой не было ни лица, ни глаз. Она прижимала к груди шаль и подняла голову, словно стараясь рассмотреть что-нибудь в темноте.
И она увидела лошадь и всадника, все еще на спине гнедого, покрытого инеем.
Собака перестала лаять, и все погрузилось в глубокое молчание. Женщина вздрогнула при виде темного всадника, сжимающего копье, она не осмеливалась произнести ни слова.
Клейдемос услышал низкий, довольно резкий голос, который позвал:
— Антинея?
Слово, которое немедленно было поглощено, как молния в черной туче. Он сделал шаг вперед, когда услышал дрожащий голос, доносившийся из дома:
— Там есть кто-нибудь?
Она напряженно вглядывалась, стараясь увидеть черты лица незнакомца.
— Антинея, — произнес его голос, пронзая ее сердце и подгибая колени.
Сейчас же он спешился и направился к ней, попадая в слабый луч света, выходящего через открытую дверь.
— Я замерз! — пожаловался голос, раздававшийся из дома.
Она пристально смотрела на него, дрожа как лист: щетинистое лицо, обрамленное черной бородой, глаза, сияющие из-подо лба, изрезанного глубокими морщинами. Вокруг глаз была сеть морщин, горькая складка, как шрам, в уголках рта, но его глаза… они сияли за покровом слез точно так же, как в тот день, давным-давно, на равнине, когда он любовался, как она идет, и размахивал руками, высоко поднятыми против заходящего солнца.
Она не могла ни говорить, ни двинуться, пока он подходил ближе. Но вот, наконец, он произнес низким, звучным голосом:
— Антинея!
А когда пламя очага осветило его, она оторвала руки от своей груди и подняла их к его лицу. И только тогда, когда она прикоснулась к нему, слезы хлынули у нее из глаз.
— Это ты, — сказала она, лаская его, дотрагиваясь до его глаз, его лба, его шеи.
— Ты вернулся… Ты вернулся ко мне. — Ее голос задрожал еще сильнее, когда она заговорила шепотом:
— Ты вернулся! — И девушка залилась слезами, помимо своей воли.
Он видел, что она может упасть, и обнял ее, накрывая своим просторным плащом. Они стояли в снегу, рыдая в полном молчании.
Ночные ветры трепали ее волосы, слезы замерзали на щеках, а он не чувствовал ничего, кроме биения сердца Антинеи, пробудившего в нем жизнь, которую он считал потерянной навсегда.
Когда, наконец, он отпустил ее и приподнял ее лицо, то увидел, что годы не оставили следов в этих страстных глазах… время остановилось. Это был тот же самый взгляд, который он никогда не забывал. Взгляд, который похитила богиня, чтобы соблазнить его той жаркой ночью на далеком Кипре, взгляд, который он вечно искал в глазах женщин Азии и Фракии. Светлый как родниковая вода, как свет той памятной весны, теплый как само солнце…
Он обнял ее за талию, и они пошли в дом через дверь, которая все еще была открыта.
Рядом с очагом сидел старик, завернувшись в одеяло. Он поднял седую голову и превратился в камень, увидев их перед собой. Он подумал, что его слабое зрение обманывает его, и только после того, как он услышал голос своей дочери, который произнес: «Он вернулся!» — он поднял свои узловатые руки и пробормотал:
— Бессмертные боги! О бессмертные боги! Благодарю вас за то, что вы утешили вашего старого слугу.
Дверь захлопнулась за ними, Клейдемос забыл привязать своего коня, но тот нашел убежище под навесом загона для овец. Робкое блеяние ягнят не беспокоило гордое животное, которое привыкло к свисту стрел и трубному звуку военного горна. Он знал, что на следующий день появится его хозяин со сверкающим копьем в руке и потреплет его за гриву.
* * *
Часами рассказывал Клейдемос Антинее и Пелиасу о событиях, которые пришлось ему пережить за годы столь длительного отсутствия. Когда он увидел, что старик начинает клевать носом, он взял его на руки и уложил в постель в его комнате. Старик был настолько слаб, что нести его было почти так же легко, как ребенка, и когда он накрывал его, то думал о том, как тяжело пришлось Антинее, в заботах о больном старике и работах в поле.
