Памяти моего отца
Воистину боги используют одних людей в качестве орудия наказания других, превращают первых в своего рода палачей, прежде чем уничтожить их.
Плутарх
Пролог
Коринф, 342 г. до н. э.
Второй год CVIII Олимпиады
Этот человек с сумой на плече появился в городе на склоне дня, когда тени с каждой минутой становились все длиннее. Шел торопливо, время от времени с опаской оглядываясь по сторонам. Остановился возле храма Персефоны, и тогда в отблесках пламени светильника, установленного перед статуей богини, проявились характерные черты его облика: волосы с проседью, выдающей в нем человека средних лет, прямой нос и тонкие губы, высокие скулы и впалые щеки, отчасти скрытые темной бородой. В беспокойном взгляде лихорадочно блуждающих глаз тем не менее читалось выражение достоинства и собственной значимости, плохо сочетавшееся с его довольно жалким видом и потрепанным одеянием, что, однако, позволяло предположить, что некогда он занимал высокое положение, вероятно, утраченное.
Пройдя улицу, ведущую к Восточному порту, он начал спускаться к пристани, поблизости от которой располагались многочисленные трактиры и постоялые дворы, охотно посещаемые моряками, иноземными купцами и грузчиками. Коринф в ту пору процветал, и гавани, находившиеся по обеим сторонам перешейка, были буквально забиты судами, доставлявшими сюда различные товары и вывозившими их во все государства, расположенные по берегам Ионического и Эгейского морей. В Южном квартале, где находились склады пшеницы, часто можно было услышать сицилийский акцент во всех его разновидностях: речь уроженцев Акраганта, Катании, Гелы, Сиракуз…
Сиракузы… иногда ему казалось, что он сумел забыть их, но достаточно было ничтожной малости, и в памяти снова всплывали дни его детства и юности, огни и краски мира, воспринимаемого ныне с некоторой грустью. Он с новой силой ощущал в такие моменты горечь, оставленную предыдущими годами жизни, навсегда отравленной поражением.
Он приблизился к таверне и, еще раз оглядевшись по сторонам, вошел внутрь.
Заведение начинало постепенно оживать с появлением посетителей, приходивших сюда подкрепиться горячей похлебкой или отведать вина, не разбавленного, как это принято у варваров и бедняков, а вполне достойной кондиции.
В теплую погоду люди сидели на террасе, под навесом из виноградной лозы, и любовались заливом Сароникос на востоке и Коринфским заливом на западе. Над одним сгустились сумерки, предвещавшие наступление ночи, другой мерцал в багряных отблесках заката. Привлекали внимание и корабли, спешившие войти в порт до наступления темноты. Зимой, когда борей
[1]
спускался с гор, леденя своим дуновением все живое, посетители забивались в помещения, дыша спертым воздухом, дымом и смрадом.
Хозяин зажег огонь, потом взял миску с уже разогретой похлебкой и поставил ее перед ним на стол:
— Ваш ужин, Учитель.
— Учитель… — повторил тот, к кому обращались, вполголоса, с едва заметной досадой в голосе.
Ложки, лежавшие на столе, были привязаны веревкой, дабы не в меру рассеянные посетители не могли прихватить их с собой. Ел он не торопясь, наслаждаясь простой, здоровой пищей. Было приятно ощущать животворное тепло, разливавшееся по окоченевшему телу.
Отужинав, иные из клиентов принялись пить, многие уже были навеселе, но все равно глотали вино залпом, якобы чтобы по-быстрому согреться, ну и, конечно, сюда же заглядывали и девушки.
Хлоя не была особенно красива, не особенно вдохновлял и ее высокомерный вид, нелепый для молодой проститутки, но ее черные бездонные глаза показались ему похожими на глаза сицилиек. Может, она оттуда родом, кто знает.
Или же она напомнила ему ту, которую он когда-то в юности любил на родине. Он время от времени посматривал на нее с улыбкой. И хотя смысл ее девушке был не вполне ясен, она улыбалась в ответ. При этом в ее взгляде угадывалась недоверчивость и легкая насмешка.
Как-то незаметно Хлоя оказалась рядом. Это сначала удивило его, но потом он знаком велел хозяину принести еще одну миску и поставить ее перед девушкой, одновременно положив на стол несколько монет.
— За эти деньги ты не можешь поиметь женщину, Учитель, — сказала она, на глаз оценив его щедрость.
— Я знаю, — ответил он спокойно. — Я только хочу угостить тебя похлебкой. Ты и так худая, и если еще похудеешь, то перестанешь нравиться клиентам и тебя отправят горбатиться на мельницу. Но почему ты меня так назвала?
— Учителем?
Ее собеседник кивнул и снова склонился над своей миской.
Девушка пожала плечами:
— Все называют тебя так потому, что ты за плату учишь читать и писать. Мне кажется, никто не знает, как тебя на самом деле зовут. У тебя ведь есть имя, да?
— Как у всех.
— Но ты мне его не скажешь?
Учитель покачал головой и снова зачерпнул ложкой из миски.
— Ты тоже ешь, — проговорил он, — ведь остынет все.
Хлоя поднесла миску ко рту и с шумом отхлебнула из нее. После чего вытерла губы рукавом туники.
— Почему ты не хочешь мне его открыть?
— Потому что не могу, — ответил он.
Девушка взглянула на суму, висевшую на спинке стула:
— Что там внутри?
— Тебя это не касается. Доедай, клиенты пришли.
Хозяин подошел к их столу.
— Иди к себе, — приказал он девушке, указывая на дверцу, еле видневшуюся в полумраке заведения. — Два отважных моряка хотят развлечься. Они заплатили вперед. Смотри не разочаруй их.
Девушка проглотила еще одну ложку похлебки и, прежде чем уйти, шепнула своему собеседнику на ухо:
— Осторожно: твоя сумка слишком привлекает внимание. Кое-кто может заинтересоваться ее содержимым. Но я тебе ничего такого не говорила, — и добавила уже громко: — Спасибо за угощение, Учитель. Это согрело мне душу.
Хлою заказали два пьяных чужестранца, здоровенных, грузных и грязных. Вскоре до него донеслись ее крики. Видимо, эти клиенты были из тех, кому доставляет удовольствие причинять боль. Он вскочил и, сопровождаемый воплями хозяина, бросился к двери, за которой происходило, по его представлению, нечто невообразимое.
— Ты куда? Стой, проклятие, стой!
Но он уже ворвался в темный закуток, оглашая все заведение диким криком:
— Оставьте ее в покое! Руки прочь от нее, мерзавцы!
Началась потасовка, постепенно переросшая в самую
настоящую драку. Взбешенные любители острых ощущений набросились на него, оттеснив на середину зала, но он отреагировал на это тем, что схватил скамью и стал размахивать ею. Тем временем вокруг дерущихся столпились другие посетители, громкими возгласами подбадривая их. В этой свалке он все же успел заметить некоего типа, пытавшегося воспользоваться ситуацией и утащить его котомку, и вовремя пресек эти поползновения сильным ударом. В расчете избежать окружения он устремился к стене и прислонился к ней спиной.
