— Я никогда в жизни не носил маски. Я всегда показываю лицо своим врагам.
— Но мы ведь помогли тебе, — еле выговорил Панкрат; его товарищ тем временем начал сдавленно рыдать.
— Верно, поэтому вас ждет быстрая смерть. Не осуждайте меня — если бы я послушался своего сердца, то отрезал бы от вас по кусочку, медленно, и скармливал бы собакам. Вы даже не представляете, что за зрелище открылось моим глазам, когда я переступил порог этого дома после резни на агоре, что я испытал, увидев нагое и растерзанное тело своей жены. Те, кто мучил ее и насиловал, хотя бы взяли на себя ответственность за свои действия — а у вас даже на это не хватило смелости.
— Умоляю тебя, — не унимался Эврибиад. — Ты совершаешь ошибку. Мы к этому не имеем отношения, мы не виноваты в том, в чем ты обвиняешь нас. Мы сочувствуем тебе… мы понимаем твою боль, но уверяю тебя: мы не виноваты, поверь мне… Во имя богов, не пятнай своих рук кровью невинных!
Дионисий подошел ближе.
— Может статься, что я ошибся, в таком случае меня будут судить боги. Но тень Ареты должна обрести покой. Прощайте.
Не сказав больше ни слова, он отрубил им головы, одному за другим — четким ударом по основанию шеи.
Их тела так и не нашли.
Филист тайно встретился с Дионисием два дня спустя в оливковой роще на Эпиполах.
— Ты ведь обещал мне, что сохранишь им жизни, если тебе позволят вернуться в город, — строго заметил он.
— Но я же солгал, — ответил Дионисий.
И ушел прочь.
11
На протяжении всего лета внимание властей и простых жителей Сиракуз привлекали грозные известия, доставляемые гонцами из Карфагена и из Греции, так что внутренние разногласия вскоре отошли на второй план. Выяснилось, что карфагеняне послали посольство в Афины, чтобы убедить правителей города продолжить войну со Спартой — даже после того, как лучший из афинских полководцев, Алкивиад, сбежал в Малую Азию. Таким образом, спартанцы не смогут прийти на помощь Сиракузам, когда карфагеняне выступят в поход. Потом стало известно, что Афины выслали посольство для встречи с карфагенскими военачальниками на Сицилии. Их ненависть к сиракузцам была так сильна, что они с легкостью заключали договоры с кем угодно, лишь бы навредить городу, упорно отражавшему их поползновения и разгромившему семь лет назад их армию.
Правители Сиракуз послали им официальную ноту протеста, осуждая в ней приготовления к войне, но ответа на нее не последовало. Тогда Дафней решил отправить к западному побережью Сицилии флот из сорока триер, дабы по возможности восстановить порт Селинунта и помешать высадке карфагенян. Там произошло первое столкновение, завершившееся тем, что сиракузцы потопили около пятнадцати кораблей неприятеля, но, когда Ганнибал выслал против них весь свой флот, состоявший из восьмидесяти кораблей, Дафней отдал приказ к отступлению, чтобы избежать неминуемого поражения, после чего снарядил посольство к италийским грекам и спартанцам с просьбой о помощи. Последние направили к нему полководца по имени Дексипп во главе отряда из полутора тысяч наемников. Он высадился в Геле и оттуда добрался до Акраганта, где взял под свое командование также восемьсот кампанских наемников, которых Теллий щедрыми посулами уговорил уйти от карфагенян.
Ганнибал высадился в непосредственной близости от города в начале весны. Он постарел, посему его сопровождал его двоюродный брат Гимилькон, более молодой и энергичный. Он разместил свой большой отряд на восток от Сиракуз, дабы предотвратить вылазки с той стороны, а западнее разбил укрепленный лагерь и приступил к разрушению монументальных гробниц некрополя, намереваясь воздвигнуть осадный бастион, чтобы с него можно было бы обстреливать стены города.
В нем же никто, казалось, не воспринимал всерьез угрозу воинства, уже уничтожившего Селинунт и Гимеру: провиант имелся в достаточном количестве, стены высились над равниной на скалистом отроге и представлялись почти неприступными. Кроме того, жители знали, что вскоре в Сиракузы вернется Дафней во главе армии союзников. В городе царила такая непринужденная атмосфера, что полководцам пришлось издать приказ, запрещающий часовым иметь во время несения дозора на стенах больше одного матраса и двух подушек под голову. Однако конница время от времени совершала вылазки и причиняла определенное беспокойство неприятелю, нападая на отдельные отряды, бродившие вокруг города в поисках фуража и провианта.
Вскоре жара стала совсем нестерпимой, и смрад, исходящий от отходов и экскрементов шестидесяти тысяч людей и пяти тысяч лошадей, собравшихся внизу, у стен, в сырой и плохо продуваемой местности, достиг города.
Каждое утро Теллий поднимался на укрепления, патрулируемые часовыми, и осматривал долину, улучив момент, когда ветер уносил подальше тошнотворные миазмы. Город еще спал, а последняя смена караула уже уступала место дневной страже. Восходящее солнце освещало циклопический храм Афины на акрополе, а потом, постепенно, — дома, сады, портики с колоннами и, наконец, громаду строящегося святилища Зевса. Работы не прерывались, и скульпторы по-прежнему трудились над гигантским фронтоном с изображением падения Трои: переплетения рук и ног сражающихся героев с каждым днем обретали все более ясные очертания. Были завершены только фигуры богов, бесстрастно взирающих свысока, с тимпана
[20]
. Лица и тела, волосы и одежду некоторых из них художники уже расписывали в яркие цвета. Атланты колоннады, казалось, напрягли мышцы в нечеловеческом усилии, поддерживая украшенный изображениями архитрав; позолота на акротериях блестела в утренних лучах; стаи розовых ибисов поднимались над устьем Акраганта, устремляясь в миндальные и оливковые рощи долины.
Зрелище было столь завораживающим, гармония между творениями человека и природы столь возвышенной, что при мысли о человеческой глупости, во время войны ставящей под угрозу такую удивительную красоту, Теллию становилось не по себе и его охватывало тревожное предчувствие неминуемого конца. И образ Ареты никак не выходил у него из головы. Он вспоминал, как ей нравился Акрагант, как ее зачаровывал этот город, как во всем она была склонна к крайностям, беспокойна и жадна до жизни, как жаждала стать женой человека, выбранного ею себе в спутники. В душе он оплакивал ее ужасную гибель и не находил никакого утешения в мести, осуществленной Дионисием с не меньшей жестокостью.
Теллий лишь надеялся на то, что Акрагант уцелеет, и иногда вполголоса читал, словно молитву, стихи Пиндара. Акрагант… сверкающий высоко на своем утесе, далекий блеск моря, сосновые и дубовые леса, оливы, посаженные еще основателями города, священный огонь на акрополе, ни разу не гаснувший с тех пор, как его зажгли, — неужели все это разом исчезнет с лица земли, словно никогда и не существовало? Разве такое возможно? Разве может участь Селинунта и Гимеры преследовать другие города, множась до бесконечности?
Однажды Теллий вот так же предавался созерцанию, погруженный в свои мысли, и его вернули к действительности голоса военачальников. Они издевались над врагом, расположившимся внизу и казавшимся далеким и беспомощным. Его корабли, крошечные на таком расстоянии, выглядели безобидными игрушечными суденышками, которые пускали ребятишки в большом городском бассейне. Предводители воинов были так уверены в своей победе… разумеется, у них к тому имелись веские основания! Один говорил:
